Его последняя встреча с Зектом стала весьма неприятным испытанием. Что скажет император? Маршал не критиковал генерала за самовольное решение, он даже не упомянул имени принца. Позднее в своих личных записях он подчеркнул, что просил Зекта об отставке не потому, что тот пригласил на службу принца, а потому, что не мог себе позволить пойти против правительства. Зекту он показался встревоженным и беспомощным. Маршал сказал: «Что я могу сделать? Я не имею права допустить еще одного кризиса кабинета». Чтобы хотя бы как – то подсластить горькую пилюлю, он спросил Зекта, примет ли он пост посла «<в Токио, Лондоне или Мадриде». Генерал ответил согласием, но дальше предложения дело не пошло. Штреземан, не доверявший Зекту и помнящий о возможных негативных последствиях такого назначения, всякий раз, когда Гинденбург поднимал этот вопрос, выдвигал решительные возражения. Маршал не стал настаивать
[15]
.
В качестве своего преемника Зект предложил генерала Вильгельма Хейе, командовавшего войсками в Восточной Пруссии. Не имевший политических амбиций, он казался вполне приемлемым кандидатом. В кругах правых эта кандидатура вызвала яростный протест на том основании, что Хейе сыграл не слишком понятную роль в судьбоносный день 9 ноября 1918 года. Протесты снова открыли старые раны, и Гинденбург отклонил их: Хейе в тот день просто исполнял свои обязанности, а те, кто критикует его сейчас, не делали этого в 1918 году. И Хейе получил назначение.
Гинденбургу не позволяли забыть об увольнении Зекта. Зная, как сильно оно расстроило президента, оппоненты Штреземана попытались использовать это против министра иностранных дел. Начали распространяться слухи, что увольнение Зекта есть работа Штреземана: генерал попал в ловушку, расставленную министром. Утверждали, что, убрав Зекта, Штреземан попытался наладить взаимоотношения с Францией. Причем делалось все, чтобы эти россказни достигли ушей Гинденбурга: один из сыновей кайзера – принц Оскар Прусский – взял на себя миссию довести их до президента. Какими бы нелепыми они ни были, эти слухи тревожили Штреземана. Он никогда не пользовался безоговорочным доверием президента и опасался, что слухи подтвердят мнение маршала о том, что Штреземан не слишком хороший министр иностранных дел. Он тратил много времени и усилий на споры с распространителями подобных баек, вхожими к маршалу, потому что знал, что его дипломатические успехи не будут стоить ничего без президентской поддержки. Пока же эта поддержка была явно неохотной и недостаточной, чтобы в нужной мере укрепить его положение. В итоге, хотя дипломатические успехи Штреземана действительно были достойны всяческих похвал, республика погрязла в нескончаемых внутренних дрязгах, мешавших ей по – настоящему набрать силу.
Мало кто из наблюдателей в то время был в курсе этих трудностей, тем более что, несмотря на напряженную обстановку и кризисы, республика все – таки крепла, что считалось в основном заслугой Гинденбурга. Его принятие республики и клятва соблюдать конституцию превозносились как источники силы нового государства, а за массивной фигурой республиканского квазимонарха бывший император отодвинулся далеко на задний план.
В действительности вклад Гинденбурга в консолидацию республики был далеко не так велик. Этот процесс начался задолго до его избрания – его номинация на деле стала последней отчаянной попыткой предотвратить закрепление веймарской демократии. Помощь, которую он оказывал республике, заключалась в основном в его согласии, зачастую неохотном, с волей правительства, причем утверждать это – вовсе не значит пытаться минимизировать личные конфликты, сопутствующие этому процессу. Однако он очень редко оказывал поддержку правительству каким – нибудь положительным действием или заявлением. Так, к примеру, он не поддержал кабинет после ратификации пакта Локарно, когда пакт стал официальной политикой, а не партизанщиной. Предположим, это можно объяснить имеющимися у него сомнениями в значении пакта, но ведь он оставался столь же пассивным и в других вопросах, даже когда понимал действия правительства и не имел против них принципиальных возражений. Он поздравил Штреземана, который, вопреки всеобщим ожиданиям, обеспечил эвакуацию Дюссельдорфа и Дуйсбурга летом 1925 года. Но когда позже он принимал делегатов от Рейнской области, которые выразили недовольство неспособностью Штреземана сделать больше для их родины, он вяло заметил, что не стоит спешить с выводами, лучше дать ему еще немного времени.
Подобная неопределенность также помогла возникновению некоторых из непрерывной череды антиреспубликанских кризисов, постоянно терзавших республику. Ввиду намеренной отстраненности маршала, люди, хорошо знавшие его, обычно не принимали в расчет его хваленую преданность конституции. Генрих Класс и его коллеги – заговорщики, возможно, и не были уверены в желании Гинденбурга оказать им помощь в свержении республики, но их планы явно базировались на предположении, что – не важно, из симпатии или из пассивности, – он не выступит против. Декрет о флаге Лютера основывался на том же. Учитывая все это, служба маршала республике уже не кажется столь существенной.
Тем не менее сохранялось впечатление, что республика с Гинденбургом в роли капитана твердо встала на ноги. Учитывая этот неоспоримый факт, все большее число консервативных элементов отказывалось от надежды реставрировать монархию в ближайшем будущем. Росло убеждение, что искать убежище в жестком обструкционизме себе дороже. Часть аграрного крыла немецких националистов пригрозила отколоться от партии, когда лидеры отклонили законодательное урегулирование вопроса о королевской собственности. Эта же группа была готова согласиться с ведением иностранных дел Штреземаном. Продолжающаяся оппозиция представлялась им бессмысленной, потому что лишала их влияния на правительственную политику и отгораживала от власти. Но все же главным образом практические соображения – высокие тарифы и рост кредитов – привели к изменению их отношения, а вовсе не присутствие Гинденбурга в президентском кресле, хотя его присутствие делало подобные перемены в их позиции более благовидными.
В промышленных кругах тоже появилась тенденция установить modus vivendi с республикой. Это желание было открыто высказано известным рейнским промышленником Паулем Сильвербергом на ежегодной встрече Немецкого промышленного союза, объединявшего ведущих предпринимателей страны. Сильверберг признал, что бизнес пришел к приятию нового государства и его конституции, и выразил уверенность, что стабильное правительство невозможно без активного участия промышленников. Не все промышленники разделяли точку зрения Сильверберга, но его речь была заранее одобрена советом директоров союза и стала большим, чем выражение частного мнения. Аналогичные мысли нашли свое отражение в выступлениях Карла Дуйсберга – президента союза.
Изменение отношения правых было также отражено в упадке военизированных организаций: многие из них были распущены из – за отсутствия фондов, так как их радикальная деятельность стала нежелательной для промышленных и аграрных спонсоров, и они значительно снизили или вообще прекратили финансирование. Банки потребовали возврата ссуд на основании того, что националистские демонстрации подвергали опасности экономическую стабильность государства. Такие организации, как Земельный союз, решили, что могут более эффективно отстаивать свои интересы, применяя законные парламентские методы. «Год 1926–й был не из благоприятных для отечественного патриотического движения», – отметил в своем ежегодном обзоре один из его лидеров, граф фон дер Гольц. Наблюдалась постепенная деморализация «национальной» точки зрения благодаря умелой пропаганде оппозиции. В этом утверждении заключался намек на вину Гинденбурга, который не сделал ничего, чтобы остановить эту тенденцию. В своем докладе Гольц лишь изредка упоминал имя маршала, в основном обходя его деятельность молчанием. Годом ранее Гольц выступал против кандидатуры маршала, и теперешняя пассивность президента была для него своего рода оправданием. Он лично и люди, для которых он говорил, могли испытывать некоторое удовлетворение потому, что их сомнения в президентской квалификации Гинденбурга полностью подтвердились. Лидер «Стального шлема» Франц Зельдте в своем обращении к съезду, собравшемуся в мае 1927 года, сказал: «<Мы все еще ждем сильного лидера или великого государственного деятеля, готового повести нас вперед. <..> «Стальному шлему» очень нужен сильный лидер. Дайте его нам, или мы начнем искать его в собственных рядах и найдем».
