Выступая в рейхстаге, Брюнинг объявил, что не чувствует себя связанным с какой – то одной партией, намекнув, что имеет право, если потребуется, прибегнуть к чрезвычайным полномочиям статьи 48, и открыто пригрозил, что если рейхстаг его не поддержит, то будет распущен. (Декрет о роспуске, с подписью и печатью, для виду постоянно находился наготове в знаменитом красном портфеле, который всегда носил один из его помощников.) Однако в то же время канцлер обещал, что не станет игнорировать парламентскую власть, и сразу оказался вовлеченным в обычные попытки обеспечить большинство для своей программы.
В этом старании он столкнулся с особыми трудностями. В отличие от других правительств меньшинства он не мог выбирать между правыми и левыми в поисках партийной поддержки. Его кабинет был сформирован с особым анти – социал – демократическим мандатом, и для обеспечения необходимого большинства он мог обращаться только к правым. Да и его программа была составлена так, чтобы апеллировать к реакционным партиям, обещая жесткую экономию общественных расходов и сдвиг налогового бремени, несколько облегчающий положение владельцев собственности. Также она обещала более чем щедрую помощь опутанному долгами сельскому хозяйству и особые срочные меры для сельского хозяйства восточных районов.
Несмотря на перечисленные меры, многие члены Немецкой национальной партии сохраняли обычную враждебность. Совершенно не впечатленные «мандатом Гинденбурга» правительству, они нашли его зараженным либеральными элементами, а продолжающееся в Пруссии сотрудничество партии «Центра» и социал – демократов вроде бы подтвердило их подозрения в левых наклонностях Брюнинга. Под сильным давлением аграриев националисты в конце концов отдали свои голоса против предложения социал – демократов и коммунистов о недоверии, но Гугенберг в одном из своих редких выступлений в рейхстаге дал понять, что это был лишь тактический маневр, не означающий действительной поддержки правительственной программы. «Мы с большим недоверием относимся к намерениям и составу нового кабинета. <…> В свое время мы столкнемся с последствиями этого отсутствия доверия».
Таким образом, несмотря на возлагаемые на него надежды, «<кабинет Гинденбурга» не смог изменить ход событий, как на это надеялись. Причиной затянувшейся тупиковой ситуации стала не только обструкция партий, но также новый уход Гинденбурга с политической сцены после того, как правительство приступило к работе. Кабинет создавался как президентский. Имея в своем распоряжении чрезвычайные президентские права, он должен был продемонстрировать решимость Гинденбурга противодействовать разобщенности партий и парламента. Хотя президент был готов поддержать правительство Брюнинга всем весом своих должностных полномочий, он не оказал ему поддержку какими бы то ни было политическими жестами. Пока Брюнинг был занят разбирательствами с Гугенбергом, Гинденбург хранил молчание: не было никаких признаков личной заинтересованности президента в успешной деятельности правительства. Однако также является правдой то, что Брюнинг не просил о дополнительной помощи. Он старался не посвящать президента в свои трудности с рейхстагом и предпочитал сражаться, не вовлекая в свои схватки президента. Но только без открытой поддержки Гинденбурга правительство оказалось в каком – то смысле отрезанным от огромного источника силы, и нация быстро приучилась смотреть на него как на очередной кабинет, ведущий беспомощную и безнадежную борьбу против капризов рейхстага. Оппозиционные партии, в свою очередь, всячески пытались дискредитировать кабинет, называя его обычным партийным правительством, беззастенчиво эксплуатирующим имя и престиж президента.
Двойственность отношения Гинденбурга преследовала Брюнинга весь период его канцлерства. Она не только не позволила ему воспользоваться престижем маршала – президента, который все еще был очень велик, но также повлияла на сотрудничество между канцлером и президентом, оставив последнего не связанным никакими обязательствами, а первого практически лишила свободы действий. При этом виноваты были, скорее всего, оба – и Брюнинг, и Гинденбург. В отличие от Штреземана Брюнинг, казалось, редко желал президентского вмешательства, которое могло разрешить конфликт. И он, и Гинденбург не сомневались, что президентская позиция «над партиями» предпочтительнее любого прямого вмешательства, которое может повредить его тщательно выпестованному непартийному авторитету. Учитывая природную пассивность маршала, ему вовсе не претила роль второго плана, поскольку освобождала его в собственных глазах, так же как и в глазах нации, от прямой ответственности за политику канцлера. Однако такая отчужденность превращала в пародию президентское лидерство.
Когда Гинденбург не находился в центре внимания, он проявлял меньше сдержанности, и его взгляды и желания имели отчетливое влияние на кабинет. В соответствии с обещанием Брюнинга, правительство сразу разработало проект аграрной программы, обеспечившей более высокие тарифы и меры по контролю импорта. В оппозиции, правда вялой, оказались министры, чьи партии выражали интересы промышленности и малого бизнеса, но позиция Шиле, представителя Гинденбурга, была неуязвимой. Более того, все понимали, что немецкие националисты могут быть расколоты, только если правительство сумеет привлечь их аграрное крыло, и никто не желал вмешиваться в этот процесс. Все же президент не был удовлетворен. Он упорно требовал скорейшего завершения специальной программы помощи восточным регионам и постоянно жаловался на ее медленное продвижение. Кабинет имел серьезные сомнения, будет ли выделение субсидий само по себе концом трудностей на востоке. Некоторые министры понимали, что необходимы более существенные инициативы со стороны фермеров и что более серьезное внимание в планах должно уделяться таким человеческим факторам, как праздность и некомпетентность. Но по настоянию президента программы протаскивались очень быстро и без существенных дополнений, чтобы удовлетворить его нетерпение. Ободренные заступничеством Гинденбурга, некоторые правительственные партии, имеющие особые интересы и собственные планы, проводили их, как будто кабинет Брюнинга был обычным парламентским правительством. Баварская народная партия отклонила предложенное повышение пивного налога (очень чувствительный вопрос для Баварии, где пиво очень любят), а экономическая партия выдвинула возражения против повышения налога с оборота. На этот раз Гинденбург вмешался, и благодаря его личному обращению был достигнут компромисс. Однако критики быстро увидели в этом маневрировании доказательство лишь некоторого отличия «правительства Гинденбурга» от неудачливых предшественников. Как написал Ганс Церер в «Тат», «апеллирование Брюнинга к новой концепции государства могло быть успешным, если бы оно использовалось против экономических интересов, а оно используется для поддержки этих интересов. По этой причине судьба эры Брюнинга предрешена: она не станет началом новой позитивной эры, а лишь ускорит распад и кризис. В этом смысле она, конечно, имеет значение, но вовсе не в том, в каком хотелось бы».
Неэффективность «мандата Гинденбурга» ощущалась на протяжении и следующих недель. Едва в рейхстаг был передан новый бюджет, как усилившийся кризис безработицы потребовал увеличения ассигнований. В поисках нового источника дохода кабинет решил ввести чрезвычайный налог для тех, кто устанавливает заработную плату, и для некоторых других групп населения. Правительственные партии снова оказались в оппозиции к этому предложению, а немецкая народная партия даже решила в порядке протеста отозвать министра финансов Мольденхауэра. Предвидя это решение, Мольденхауэр подал в отставку. Опасаясь за судьбу кабинета, Брюнинг попытался убедить министра остаться на посту, но Мольденхауэр отказался. Была сделана попытка привлечь авторитет президента, но, когда Мейснер спросил Мольденхауэра, передумает ли он, если его попросит президент, тот сначала ответил «нет». Поразмыслив, он пришел к выводу, что, скорее всего, все – таки передумает. Но если он останется в кабинете, ему придется уйти из партии, и он попросил коллег избавить его от такого шага. И снова неспособность правительства справиться с партийной политикой стала болезненно очевидной. Узость партийных интересов была снова продемонстрирована, когда место Мольденхауэра занял министр экономики Герман Дитрих. Демократическая партия, в которую он входил, настояла, чтобы Дитрих пошел на этот шаг под свою собственную ответственность, подчеркнув, что занятие им этого поста не обязывает партию принять бюджет.
