В таких условиях не имело значения то, что программа нацистов была неясна, а их обещания противоречили друг другу. «Наша задача не может заключаться, – объявил партийный философ Альфред Розенберг в «Народном обозревателе», – в подробном распространении о вещах, которые вырастают из нашего мировоззрения, и в развитии наших теорий. Все это должно родиться из нашего национал – социалистического дуба». Изложенная с энтузиазмом и уверенностью программа воспринималась как убедительная, несмотря на множество неясностей и несоответствий. «Мы не хотим низкие цены на хлеб, – говорил один из партийных ораторов в небольшом городке. – Мы не хотим высокие цены на хлеб, мы не хотим неизменные цены на хлеб – мы хотим национал – социалистические цены!» Его слова были встречены бурными аплодисментами, хотя, наверное, никто не смог бы объяснить, что они в действительности означали. Но они действительно означали хотя бы какие – нибудь изменения, и фюрер, сильный, умный, воодушевленный, знает, как это сделать. «Психоз, о котором свидетельствовали сентябрьские выборы, – отметила «Тагебух», – вращался вокруг трех слов: вещи должны измениться! В таком маниакальном порыве люди могут поддаться ужасающим иллюзиям – какого рода изменения должны произойти, какие возможны и какие полезны».
Если неясность программы не мешала росту партии, не препятствовала этому и запятнанная репутация многих ее членов. Было широко известно, что среди партийных лидеров много неблагонадежных элементов: бывших заключенных, сексуальных извращенцев, шантажистов. Газеты были полны сообщениями об интригах и скандалах, которые следовали нескончаемой чередой. Люди или отказывались верить написанному, или были готовы отмахнуться от таких вещей, посчитав их ценой, которую следует заплатить за искупительную энергию движения. Говоря словами писателя Эрнста Юнгера (возможно, самого хорошо известного идеолога радикального правого движения), буржуазное стремление к безопасности больше не было настолько сильным, чтобы сдержать первобытные демонические силы, которые не управляются и не контролируются разумом. «(…Опасность правит нашим временем! – восклицал он. – Необходим новый порядок, который включит в себя понятия чрезвычайности, – порядок, который не имеет целью ликвидировать опасность, а обязан своим появлением новому сплаву жизни и опасности». Это будет порядок, в котором, как гордо заявил Гитлер, война и мир станут единым целым.
Что он при этом имел в виду, его последователи толком не понимали. Они не осознавали, что человек, на которого они взирают как на своего спасителя, видел в них не более чем «сырьевой материал», из которого он может выковать оружие и с помощью него построить свой мир. По отдельности они были для Гитлера всего лишь кирпичиками, из которых он мог возвести здание, и в качестве таковых могли быть использованы по его усмотрению. Хотя его слова подразумевали, что как индивидуумы люди являлись для него всего лишь расходным материалом; он мастерски маскировал презрение к ним призывами выполнить свою национальную миссию. Гитлер был достаточно осторожен, чтобы не раскрывать свои планы полностью. Его истинные намерения были известны лишь очень узкому кругу лиц, которых он отбирал с большой тщательностью и которым либо не хватало образования, чтобы понять, что Гитлер имеет в виду, либо они были готовы идти за своим фюрером, куда бы он ни пожелал их повести. А если бы кто – нибудь из них захотел раскрыть подлинные планы Гитлера, скорее всего, их откровения были бы восприняты не более серьезно, чем его собственные грозные намеки.
Глава 7
Эра Брюнинга: парламентская диктатура
Многие недоумевали, каким курсом должна следовать страна после сентябрьских выборов, но Гинденбург не разделял всеобщих сомнений. Он решил оставить Брюнинга канцлером, верный Шлейхер был согласен с этим решением. Через два дня после выборов Брюнинг доложил кабинету, что президент решил сохранить правительство в его прежнем составе. Гинденбург подумывал о том, что в правительство должны войти и представители Немецкой национальной партии, и Брюнинг обещал прозондировать осуществимость этого мероприятия.
Вряд ли канцлер считал примирение с Гугенбергом вероятным, но, поскольку он более чем прежде был зависим от поддержки маршала, ему пришлось сделать такую попытку. Она оказалась тщетной. Гугенберг снова потребовал ликвидации возглавляемого социалистами прусского правительства – цену, которую Брюнинг не хотел и не мог заплатить. Даже если бы он это сделал, то все равно не получил бы большинства, потому что Немецкая национальная партия больше не была достаточно сильной, чтобы обеспечить ему свою поддержку. Не сумев договориться с Гугенбергом, канцлер предложил свою отставку, но президент не пожелал его слушать.
Если Гинденбург сожалел о неудачной попытке канцлера достичь договоренности с Гугенбергом, у него не было сомнений и относительно неспособности канцлера наладить отношения с Гитлером. Он испытывал глубокую неприязнь к громогласному несдержанному лидеру нацистов, а шумные, разнузданные митинги и демонстрации были чужды его дисциплинированной натуре. Гитлер потребовал для своих сторонников посты министра рейхсвера и министра внутренних дел, что маршал посчитал совершенно неприемлемым.
Обстоятельства сложились так, что Брюнинг смог бы обеспечить большинство только с голосами социал – демократов. В его окружении бытовало мнение в пользу включения их в правительство, и какое – то время Брюнинг и сам склонялся к этой мысли. Он получил поддержку этого плана с самой неожиданной стороны: Немецкий промышленный союз, шокированный успехами нацистов, проинформировал канцлера, что, по его мнению, правительству следует поискать поддержку у левых. В меморандуме статс – секретаря Пюндера о беседе с одним из руководителей союза говорилось, что со стороны союза не будет возражений против включения социалистов в кабинет. Аналогичные предложения поступали к Брюнингу и от других промышленных групп, а банковские круги прямо потребовали включить в кабинет социал – демократов. Но только Гинденбург, твердо решивший держаться ближе к правым, не желал видеть социалистов в правительстве, и его позиция оказалась решающей. Брюнинг намеревался попытаться получить поддержку социалистов, не приглашая их в кабинет. Такое решение было для него в любом случае предпочтительным, потому что он хотел руководить правительством, не отвлекаясь на множественные партийные интересы в кабинете. Иными словами, он искал партийной поддержки, а не партийного сотрудничества.
К большому облегчению Брюнинга, социалисты были готовы поддержать правительство, не входя в него, хотя отдельные требования о включении социалистов в правительство были. Отто Браун, например, призвал к созданию «фронта всех разумных людей», но его товарищи по партии предпочли не настаивать. Они узнали о планах канцлера по сокращению пособий по безработице и других социальных льгот и не желали, чтобы их партия ассоциировалась с подобными мерами. Социалисты также осознавали, насколько тяжелые трудности стоят перед Брюнингом, и для них не было тайной, что правые, в число которых теперь входила и ранее умеренная немецкая народная партия, взирают на них с неприкрытой ненавистью. Поэтому они бросили свои 143 голоса на чашу весов, даже не пытаясь заручиться обещаниями или уступками со стороны канцлера. Они опасались, что любые требования с их стороны могут привести к смещению Брюнинга, а его уход с поста канцлера означал бы конец немецкой демократии. Наиболее вероятным преемником Брюнинга является Гугенберг, было сказано в меморандуме социал – демократической делегации рейхстага, а Гугенберг включит в свой кабинет нацистов. «Правительство Гугенберга– Гитлера не будет «брать на пушку» нацистов. Гитлеровское правительство последует примеру итальянского. Это будет означать уничтожение всех трудовых организаций, постоянное состояние военной готовности, отмену свободы слова и собраний, равно как и других политических прав, опасность гражданской войны дома и реваншистской войны за рубежом».
