Остальные обвинения со стороны правых Гинденбург продолжал рассматривать, так сказать, по их нарицательной стоимости. В ту зиму в берлинских кинотеатрах демонстрировался фильм «На Восточном фронте все спокойно» – реалистичная и трогательная картина событий, происходивших во время войны на фронтах и дома. Нацисты организовали демонстрации с требованием изъять этот фильм из проката, потому что он порочит немецкую армию, и Гинденбургу снова пришлось вмешаться. Он обсудил вопрос с Отто Брауном, поскольку дело касалось прусской полиции. Браун, который не видел ничего предосудительного в этой картине, предложил Гинденбургу посмотреть ее. Маршал ответил, что в этом нет никакой необходимости, потому что он получает информацию из компетентных источников. Кроме того, достаточное свидетельство нежелательного характера картины заключается в вызванном ею яростном негодовании национального юношества. (Картина была изъята из проката после дальнейших волнений и беспорядков, устроенных нацистами; один из показов они прервали, запустив в зал сотни белых мышей.)
Больше всего Гинденбург боялся, что нация восстанет против него. Он проводил многие часы, составляя письма и обращения, которые никогда не отправлял и в которых он отстаивал свои политические решения. «Какой приговор вынесет мне история? – рассуждал он. – Я проиграл величайшую из войн. Я не сумел помочь моему народу, который призвал меня на самый ответственный пост…» И на все вопросы он, как всегда покорно, отвечал: «Я верю, что самое главное – стараться исполнить свой долг как можно лучше».
Но в чем именно заключался его долг? В дни империи всегда находился кто – то, который мог объяснить ему это, – учителя, командир, император, а во время войны – самоуверенный Людендорф. В первые годы его президентства своеобразным руководством к действию была Веймарская конституция, тем более что первоначально функции президента были в основном церемониальными. Но теперь конституция стала в значительной степени неэффективной, рейхстаг отклонил ее законодательные функции, и окончательные решения теперь были за ним, президентом. Неспособный принять эти решения самостоятельно, Гинденбург полагался, поскольку больше ему ничего не оставалось, на трех своих главных советников. К счастью, это трио – Шлейхер, Мейснер и Брюнинг – имело схожие мнения по основным политическим вопросам. Как человек новый, Брюнинг не пользовался доверием президента в той же степени, что двое других, которых маршал знал на протяжении многих лет. Но и Шлейхер, и Мейснер энергично поддерживали Брюнинга и помогали ему убедить президента в правильности и необходимости предлагаемых им мер. Шлейхер, который по происхождению и воспитанию был ближе всех к Гинденбургу, мог обсуждать с ним планы канцлера в выражениях, которые маршал хорошо понимал, в то время как Брюнинг, склонный к высоконаучным объяснениям, часто оставлял маршала в недоумении и до крайности раздраженным. Более того, генерал являлся связующим звеном с правыми, и его советы ценились как страховка против назойливости с этой стороны. С другой стороны, Мейснер, являясь правовым экспертом, обеспечивал гарантии того, что намечаемые меры не вызовут возражений у конституционных юристов.
Несмотря на договоренность о принятии срочных мер, Шлейхер, Мейснер и Брюнинг руководствовались разными мотивами и преследовали разные цели. Мейснер – слуга своего хозяина – в первую очередь был озабочен защитой прав последнего и облегчением его обязанностей. Шлейхер, выражавший интересы армии, стремился укрепить рейхсвер и оградить его от риска гражданской войны. Целью Брюнинга было сбалансировать бюджет и ввести жесткую экономию – лучший способ восстановить здоровье и стабильность экономики страны. Его поддерживали и Шлейхер, и Мейснер, потому что такая политика обещала облегчить претворение в жизнь их планов. И все же расхождение их первоначальных интересов было источником трудностей уже тогда, а со временем именно оно привело к прекращению сотрудничества этих трех людей.
Одной из главных задач Шлейхера было достижение временного соглашения с нацистами. Внешне беззаботный циник, Шлейхер был легковозбудимой личностью, и его настроение менялось от веселой самоуверенности до глубочайшего беспокойства. Постоянный рост нацизма создал особые проблемы, с которыми Шлейхеру, ввиду его эмоциональной нестабильности, не так легко было справиться. Ему нравился военный пыл штурмовых отрядов, и он ничего не имел против такого резерва для рейхсвера, однако его очень беспокоила растущая враждебность между правительством и штурмовиками. Его чрезвычайно тревожила возможность перехода стычек между нацистами и правительством в гражданскую войну, в которой армии придется стрелять по своим соотечественникам, а эту обязанность солдаты сочтут особенно неприятной, поскольку среди рядового состава и младших офицеров быстро росли пронацистские симпатии. Его беспокоила и другая мысль: нацисты и коммунисты вполне могут подняться одновременно, и, пока рейхсвер будет занят подавлением беспорядков, Польша может послать войска через границу и захватить немецкие территории. Поэтому Шлейхер постоянно напоминал Брюнингу о необходимости соблюдения крайней осторожности при общении с нацистами, и канцлеру пришлось избрать более пассивную позицию по отношению к ним, чем ему хотелось. Мейснер тоже стоял за налаживание контактов с Гитлером, и, поскольку ни он, ни Шлейхер не видели в обозримой перспективе возможности включить представителей нацистов в правительство, их позиция возымела воздействие и на Гинденбурга. Как всегда не желающий принимать радикальные меры, президент теперь, когда поднимался этот вопрос, более чем когда – либо противился насильственному подавлению деятельности нацистов.
Канцлеру пришлось запастись величайшим терпением и ловкостью, чтобы добиваться поставленных целей. Его задача еще более осложнялась тем фактом, что цели эти были смутными и труднодостижимыми. В своей основе их было две, и они были взаимосвязаны. Внутри страны канцлер пытался справиться с экономическим кризисом, а во внешней политике стремился к снижению, если не к отмене репарационных платежей. Пересмотр плана Юнга, в свою очередь, должен был уменьшить экономические трудности в стране. Чтобы этого добиться, канцлер считал необходимым сбалансировать бюджет и поддерживать стабильный курс национальной валюты. Такое обязательство Германия взяла на себя, когда принимала план Юнга, и, если она этого не добьется, Брюнинг опасался, что не сможет убедить страны – кредиторы в необходимости пересмотра репарационных платежей. В дополнение канцлер считал строжайшую экономию необходимой для обеспечения конкурентоспособности страны на мировом рынке. Она более чем когда – либо зависела от экспорта – чтобы финансировать импорт и выполнить репарационные обязательства. Сокращение общественных расходов, урезывание заработной платы и повышение налогов, таким образом, были необходимы, потому что любая другая политика имела бы инфляционный эффект, а Брюнинг был решительно настроен избежать инфляции. После трагического опыта начала двадцатых годов любой намек на инфляцию мог вызвать неуправляемую панику и погрузить страну в кошмар социальной и политической анархии.
Насколько оправданны были опасения канцлера, сказать невозможно. Дефляционный эффект финансовой и экономической политики Брюнинга был недалек от катастрофического. Урезав общественные расходы, сократив заработки и уменьшив пособия по безработице, он снизил еще остававшуюся покупательную способность населения. Спрос на товары упал, безработица возросла еще больше. Снижение цен оказалось неэффективным средством, потому что не успевало за снижением зарплаты. Частично это происходило потому, что во многих случаях заработная плата составляла лишь относительно небольшую часть стоимости производства, но основная причина все же была политической. Гинденбург защищал сельское хозяйство, и поэтому цены на продукцию сельского хозяйства были избавлены от падения. Промышленность же сама отбивалась от снижения цен, потому что производители обычно находились в лучшем положении для ведения переговоров, чем рабочие или служащие, не говоря уже о потребителях.
