В дополнение к множеству забот Брюнингу приходилось беспокоиться о сохранении хрупкого большинства в рейхстаге. Хотя это большинство больше не хотело и не могло обеспечивать принятие его законов, канцлер продолжал зависеть от него. Большинство было необходимо, чтобы отражать попытки аннулировать его декреты или провести вотум недоверия. Из поддерживавших правительство партий меньше всего его интересовали социал – демократы, хотя по численности это была самая большая группа. Хотя они и возражали против финансовой и экономической политики правительства, все же были вынуждены его поддерживать. Разрыв с Брюнингом немедленно повлек бы за собой разрушение коалиции социалистов и партии «Центра» в Пруссии, а значит, лишил бы социалистов последнего оплота. Более того, если Брюнинг уйдет, откроется дверь для новой антидемократической и антипарламентской эры. Социалисты также понимали, что канцлер – не свободный агент и зависимость его от президента заставляет проводить политическую линию, с которой социалистам было трудно согласиться.
Брюнингу было намного труднее обеспечить поддержку правых. Всего его правые союзники контролировали около 85 голосов, но, ввиду незначительности имеющегося у правительства большинства, такие мелкие группы, как немецкая народная партия (30 мест), экономическая партия (23 места) и крестьянская партия (19 мест), могли создать серьезные трудности своим отступничеством. Несмотря на их небольшую численность, положение этих партий было более крепким, чем у социал – демократов. Они отнеслись к перспективе формирования правительства Гитлера – Гугенберга с относительным безразличием и не считали крах кабинета Брюнинга страшной катастрофой. Конечно, во всех этих партиях существовали фракции, которые с восторгом приветствовали бы диктатуру правых сил. Спекулируя на необходимости их поддержки для кабинета Брюнинга, эти группы беззастенчиво проталкивали свои требования субсидий, освобождения от налогов и так далее, но блокировали все уступки социалистам. В конце ноября экономическая партия, в порядке протеста против якобы просоциалистической позиции Брюнинга, все – таки отозвала Бредта из кабинета.
Эти политические реалии нашли отражение в чрезвычайном декрете от 1 декабря 1930 года, который касался экономических и финансовых проблем страны. Он содержал ряд незначительных послаблений рабочим и низкооплачиваемым служащим, но основная часть мер по оказанию помощи касалась аграриев и бизнесменов. В остальном, с одобрения экономической партии, декрет предусматривал дальнейшее снижение заработной платы служащих и сокращение общественных расходов. Неизбежное следствие – ослабление экономической деятельности и новые трудности и лишения.
Гинденбург, когда был издан декрет, как обычно, хранил молчание, и снова вся тяжесть новых жертв легла на плечи Брюнинга, который не мог эффективно отстаивать свое дело, – ему не хватало человеческого тепла, воображения и красноречия, чтобы убедить нацию в необходимости новых лишений. В личной жизни экономный до аскетизма, он, вероятно, не мог до конца оценить, насколько велики трудности кризиса для страны. А будучи человеком прямым и честным, он не хотел преуменьшать размер существующих трудностей. Его речи были искусным описанием затруднительного положения страны – точным, логичным, сопровождающимся фактической информацией, – но им не хватало убежденности, эмоционального накала, которые сплотили бы нацию вокруг него. Иногда Брюнинг пытался сделать свои речи более зажигательными, но это ему не удавалось. Так, в своем новогоднем обращении к народу в 1931 году он сказал: «Мы находимся на пороге между старым и новым годом, как люди, вернувшиеся после тяжелой и далекой от эстетического идеала работы и показывающие ее результат, люди, которые знают, что завтра им придется включиться в работу снова, потому что она пока не закончена, которые знают, что она никогда не закончится, потому что политика – это часть жизни, и она будет продолжаться столько же, сколько и жизнь. Но как настоящие труженики, которые начали работу и не бросят ее незавершенной, мы не откажемся от своей задачи и будем трудиться над улучшением наших условий жизни до тех пор, пока у нас есть силы… И давайте будем умеренными не только в политических акциях, но также и в политических требованиях. Политика может сделать для нас многое, но она не сделает людей счастливыми. Сегодня я хочу подчеркнуть ограниченность любой политики, чтобы вы не погружались в мир иллюзий. Это приведет только к разочарованиям, а разочарование может не позволить нам выполнить то, что иначе было бы возможным».
Некоторые из сторонников Брюнинга требовали, чтобы он разработал долгосрочную программу, которая включила бы надежды на лучшее и счастливое будущее и сделала существующие трудности терпимыми и наполненными смыслом. Один из депутатов рейхстага заявил: «Правительство должно показать людям, что оно имеет план и знает, чего хочет добиться, чтобы люди видели лежащий перед ними путь. Невозможно, чтобы правительство, которое хочет управлять, рассчитывало в перспективе на жизнь впроголодь. <…> Русские создали пятилетний план. Представляется сомнительным, что он может быть выполнен. Но я за такую меру. Люди с фанатичным энтузиазмом стараются претворить этот план в жизнь. Они живут как собаки, но надеются, что настанет время, когда жизнь станет лучше. Я бы хотел, чтобы немецкий народ тоже был вдохновлен созидательной силой такой веры, чтобы пройти через кризис и выйти из существующего застоя к новым надеждам и стремлениям». «Эти люди, – писала либеральная газета «Дойче фольксвирт», – тоскуют о сильной личности, недюжинном интеллекте, целеустремленном лидерстве. Они до крайности устали от политики бескровных формул. <… >
В последние годы проявилась неуемная энергия нашего народа. Задача – указать положительную цель, на которую следует направить эту энергию, которая иначе может уничтожить государство». Погруженный в свою работу, вникающий в мелкие детали, которыми должны были заниматься его подчиненные, канцлер упустил множество возможностей донести свои идеи до людей. Шлейхер, понимающий, что стране необходим не только хлеб, но и зрелища, как – то в шутку сказал Брюнингу, что тому следует каждый день проезжать по берлинской Унтер – ден – Линден в карете, запряженной четверкой белых коней и в сопровождении конного эскорта, но канцлер не понял юмора. «<Ему не хватало демонической страстности Бисмарка и Штреземана, – позднее писал Геслер, – и, возможно, также веры в самого себя». В своем стремлении всегда держаться в тени, дисциплинированный и честный, канцлер воплощал в себе лучшие черты истинно прусского государственного деятеля, представляющего разительный контраст с его громкоголосыми оппонентами, во всеуслышание заявляющими, что являются единственными хранителями прусского наследства. Однако народ, пребывавший во власти сильных эмоций, не мог оценить этот факт. Охваченные безумием люди ошибочно принимали трезвую честность канцлера, его стремление всегда придерживаться фактов за циничную холодность – для миллионов он стал бесчувственным «канцлером Голод».
Если бы Брюнинг нашел верный путь к сердцам людей, ему также стало бы легче общаться с президентом. Гинденбург всегда стремился принять сторону «более сильных батальонов», а они явно находились в лагере оппозиции. Он не хотел принимать действенные меры против этой оппозиции и дал понять, что не станет подписывать чрезвычайные декреты, которые рейхстаг сочтет неприемлемыми. Ничто не тревожило его больше, чем растущая безработица и нищета, неразрывно связанные с перспективой внутренних беспорядков. Поэтому президент почувствовал бы значительное облегчение, если бы увидел признаки роста доверия народа к правительству Брюнинга. Получилось так, что отсутствие связи канцлера с народом сделало его еще более зависимым от президента, а их отношения чрезвычайно напряженными.
