Брюнинг не ограничился таким ручательством, потому что возникли новые опасные обстоятельства, угрожавшие его отношениям с президентом. До него дошло, что баварские друзья Гинденбурга неустанно повторяли ему, что негативное отношение канцлера к нацистам неразумно. Президент внял друзьям, и, когда Брюнинг заявил, что не существует базы для сотрудничества с Гугенбергом и Гитлером, почувствовал несогласие Гинденбурга с его точкой зрения. Он понял, что для обеспечения благосклонности президента на будущее ему придется предпринять дополнительные шаги.
Но Брюнинг не предпринял самого очевидного – личного визита к президенту, чтобы устранить взаимное непонимание. Не желая беспокоить Гинденбурга, отдыхавшего в Баварии, Брюнинг решил прибегнуть к помощи Шлейхера. К его изрядному облегчению, генерал написал ему несколько теплых строк, причем в самый разгар прусского кризиса. С такой поддержкой Брюнинг мог быть уверенным, что если он и потерял доверие президента, то сумеет вновь его обрести. В это время Шлейхера в Берлине не было. На сорок девятом году жизни он неожиданно женился и теперь проводил медовый месяц в Южной Германии. Брюнинг встретился с генералом только в конце августа.
Когда ему предстояло выступить на митинге партии «Центра» в Штутгарте, Шлейхер заверил канцлера в своем полном согласии с его планами и политикой. Он, так же как и Брюнинг, был против включения нацистов и представителей Немецкой национальной партии в правительство. Генерал даже пообещал использовать свое влияние на президента, чтобы облегчить положение канцлера. Оскару фон Гинденбургу было передано, что Шлейхер полностью согласен с канцлером, и генералу фон дем Буше – Иппенбургу, которому предстояло встретиться с Гинденбургом в Баварии, также было сказано сообщить об этом президенту. Буше позднее сказал Брюнингу, что после общения с президентом у него сложилось впечатление, что тот принял сообщение от Шлейхера с явным удовлетворением. Генерал не ошибся. В это же время Гинденбург сказал депутату от немецких националистов, что Брюнинг чист и имеет благородные побуждения.
Но Брюнингу не долго пришлось пребывать в спокойствии. Попытки настроить Гинденбурга против канцлера не прекращались, а после возвращения президента в сентябре в Берлин стали еще интенсивнее. Это были нелегкие недели для маршала. Ему уже было восемьдесят четыре года – в таком возрасте уже само физическое существование требует усилий, и проблемы, связанные с преклонным возрастом, отнимали у маршала много времени и сил. Он не чувствовал себя комфортно в шатком, чреватом потрясениями настоящем и больше чем когда – либо тосковал о стабильности давно минувших дней его молодости. Официальные визитеры видели, что он стремится как можно скорее урегулировать проблемы, с которыми они приходили, после чего беседа неизменно сворачивала на счастливые дни австро – прусской войны 1866 года и битвы при Кенигграце, в которой будущий маршал принял боевое крещение. Гинденбург перечислял имена унтер – офицеров и солдат, служивших под его командованием, названия деревень, в которых стоял его полк. Он помнил мельчайшие детали о войне 1866 года и кампании против Франции 1870–1871 годов, а вот память о Танненберге потускнела, стала покрываться дымкой забвения. Создавалось впечатление, что Танненберг не принадлежит к тому привычному, дружелюбному миру, в котором маршал спасался от тягот настоящего. Возможно, он ассоциировался у него с другим неприятным воспоминанием – проигранной войной, Людендорфом и отречением императора.
Английский историк Джон Уиллер – Беннет имел возможность наблюдать за Гинденбургом на военной церемонии, проходившей той осенью, и дал проницательное описание старого маршала, его перемещений между миром реальным и миром его мечты: «Подъехала большая закрытая машина, ординарец распахнул дверцу, и из нее выпрыгнули два красивых юных офицера. Последовала пауза, и медленно, очень медленно из машины выбралась, двигаясь задом, огромная фигура с непокрытой головой. Снова пауза, хотя на этот раз короткая, в процессе которой один из молодых офицеров извлек из машины островерхую каску, которую носили пехотинцы в старой германской армии. Каска была почтительно возложена на массивную голову с волосами ежиком. Потом фигура медленно повернулась, и у зрителей моментально возникло впечатление, что перед ними гигантская заводная кукла, ожидающая, когда будет освобождена пружина, заставляющая ее двигаться. Он заметил застывший в неподвижности строй солдат. И сразу взгляд приобрел осмысленность – пружина освободилась, – и одна рука ухватилась за пуговицу, другая опустилась на эфес меча. Выпрямившись, Гинденбург направился в сторону почетного караула».
Даже став главой государства, Гинденбург всегда уделял самое пристальное внимание правилам и условности монархического этикета. На ежегодном обеде в «<Геррен – клубе», или «Клубе Господ», в том году одним из гостей был эрцгерцог Мекленбургский. В качестве дани уважения герцогу Гинденбург надел на парадный мундир мекленбургский крест, а когда вошел в обеденный зал, все время держался слева и немного позади принца.
Но ему никогда не удавалось надолго удалиться в упорядоченный мир установившихся иерархий и военных достижений, существовавший в его грезах. Требования убрать Брюнинга стали еще более настойчивыми, так же как и требования правых о представительстве в правительстве. Кроме того, со всех сторон поступали выражения возмущения, касающиеся «неконституционности» многих декретов Брюнинга. «Мы, представляющие большинство немецкого народа, – гремел Гугенберг на съезде Немецкой национальной партии, – мы укажем на конституцию и парламент и заставим президента выполнить клятву, которую он принес». Хотя эти советчики никогда ранее не проявляли особого почтения к Веймарской конституции, их замечания тревожили президента, на что они и были рассчитаны. Вдобавок постоянно приходили тревожные сообщения об усилении аграрного кризиса, о росте безработицы после небольшого летнего улучшения на рынке труда, просьбы о помощи банкиров и промышленников. Старый маршал очень устал. Посетители видели, как он измучен и угнетен. Ко всему прочему, он подхватил ангину и, пребывая в депрессии, никак не мог избавиться от болезни. И все же он пытался выполнять свои обязанности.
Едва президент оправился от болезни, как Брюнинг попросил его принять важное решение. Это никогда не было для него легким делом, а теперь, учитывая физическое и моральное состояние старика, сделать это оказалось тяжким вдвойне. Чувствуя нерешительность Гинденбурга, канцлер настоял, чтобы тот четко определил свою позицию по отношению к нему. Нацисты и националисты как раз в это время готовились к массовой демонстрации, направленной непосредственно против него. В середине октября они намеревались собраться в Бад – Харцбурге – курортном городке, расположенном в горах Харц, – для демонстрации своей силы. Отдельные мелкие партии, пока поддерживавшие канцлера, начинали колебаться. Существовала надежда, что мощь «(национальной оппозиции» произведет на них такое сильное впечатление, что они включатся в кампанию, имевшую целью сбросить Брюнинга. Канцлер чувствовал, что сможет пережить это наступление, только если Гинденбург открыто продемонстрирует свое доверие к нему.
Спустя шестнадцать лет Брюнинг вспоминал, что отправился к президенту, чтобы обсудить с ним возможность изменения политической линии. По мнению канцлера, у Гинденбурга было два пути: он мог насильственно подавить нацистскую партию, являющую собой угрозу конституционному порядку, – эту задачу Брюнинг, несомненно, был бы рад выполнить при поддержке президента; или сформировать новое правительство, в которое вошли бы нацисты. Если он выберет второй путь, предупредил канцлер, то, чтобы сдержать нацистов, президент не должен допускать новых выборов до истечения полномочий теперешнего рейхстага в 1934 году. Брюнинг сомневался, что такое правительство сможет достичь успеха в предстоящих переговорах по репарациям и разоружению, и опасался, что его неудача во внутренних и внешних проблемах страны подтолкнет многих лишившихся иллюзий нацистов в ряды коммунистов. В заключение Брюнинг дал понять, что не станет участвовать в правительстве, куда войдут нацисты.
