В то время как Шлейхер был уверен, что дипломатическое мастерство поможет так или иначе убедить Гитлера пойти на сотрудничество, канцлер не сомневался, что это напрасные надежды. Правда, он был слишком слаб, чтобы настаивать на прекращении подходов Шлейхера к Гитлеру, не осмелился он и выразить протест против деятельности Шлейхера Гинденбургу. При этом он боялся вызвать раздражение маршала, критикуя генерала, – Брюнинг так никогда и не смог преодолеть лейтенантского благоговения перед маршалом и любое противоречие ему всегда считал недопустимым. Поэтому он решил противодействовать Шлейхеру, убеждая Гинденбурга, что Гитлер – не тот человек, на которого следует делать ставку. Когда президент сам убедится в невозможности сотрудничества с Гитлером, позиция Брюнинга станет значительно сильнее. Поскольку собрание «(национальной оппозиции» приближалось, канцлер решил действовать, и была устроена встреча между Гитлером и Гинденбургом. Брюнинг надеялся, что Гинденбург найдет поведение Гитлера настолько оскорбительным, что с ходу отвергнет требования о создании правительства Гугенберга – Гитлера, которые могут прозвучать в Бад – Харцбурге.
Гитлер встретился с Гинденбургом 10 октября, за день до начала встречи «национальной оппозиции» в Бад – Харцбурге. Как и предполагал Брюнинг, встреча была далека от успешной. Гитлер в присутствии маршала чувствовал себя неловко, а Гинденбургу не понравился обильный поток заверений в верности и злые жалобы нацистского лидера. Когда Гинденбург потребовал, чтобы Гитлер установил более терпимые отношения с правительством, лидер нацистов уклонился от прямого ответа. Президенту не понравилось полное отсутствие у него желания сотрудничать, и уже на следующий день он попросил Брюнинга больше никогда не устраивать ему встречи с этим «чехословацким капралом».
Несмотря на то что встреча оказалась крайне неудачной, сам факт, что Гинденбург принял Гитлера, повысил его престиж. Гугенберг позже заявил, что время этого приема было специально выбрано так, чтобы провалить встречу в Бад – Харцбурге, потому что сознание собственной важности у Гитлера неизмеримо выросло. Виной тому укрепившийся авторитет Гитлера или нет, но встреча в Бад – Харцбурге не стала демонстрацией единства, на что надеялся лидер Немецкой национальной партии. Нацисты не оставили сомнений в том, что их участие в этой встрече, сопряженное с множеством оговорок, преследует лишь цели их партии. Начало работы пришлось отложить до момента, когда Гитлер, наконец, счел нужным появиться и когда собрание приняло резолюцию, которую предстояло передать рейхстагу на предстоящей сессии; нацисты настояли на том, чтобы каждая партия представила отдельные инициативы. Гитлер и его соратники отказались посетить официальный обед, и фюрер ушел с военного парада, как только прошли его штурмовые отряды.
В общем, для ненацистов день в Бад – Харцбурге оказался полон горьким разочарованием.
Ничто не могло показать яснее, чем эта встреча, что те, кто пытался «приручить» Гитлера, не были в состоянии понять ни его самого, ни целей его движения. Для нацистского лидера политические силы, собравшиеся в Бад – Харцбурге – Немецкая национальная партия, немецкая народная партия, руководители промышленности и сельского хозяйства, принцы и знать, – были представителями прошлого, защитниками отживающего образа жизни. «Деньги достигли окончания своего успеха, – писал Шпенглер за десять лет до описываемых событий в заключительной части своего «Упадка Запада», – и приближается последняя битва, в которой цивилизация обретет свою окончательную форму, – битва между деньгами и кровью». Гитлер действовал соответственно. В «<Тат» было правильно отмечено, что немецкие националисты имели больше общего с социал – демократами, которых они ненавидели, чем с нацистами, которых они обхаживали. Как бы ни расходились их социальные и политические цели, представители и Немецкой национальной, и социал – демократической партий придерживались определенных гражданских и моральных стандартов, а между националистами и нацистами такой общности не было.
Провал встречи в Бад – Харцбурге не принес облегчения Брюнингу, потому что отсутствие единства у ее участников не ослабило их оппозиции по отношению к нему. В те дни канцлер был очень одиноким человеком: он никогда не отличался общительностью, но теперь крепче чем когда – либо держал язык за зубами. Руководствуясь соображениями осторожности, он не делился своими мыслями с коллегами по кабинету. Брюнинг боялся, что, если члены правительства узнают, насколько сильно он встревожен, это подорвет их моральный дух. Он старался принимать решения самостоятельно и информировать коллег только в самом необходимом случае. Заседания кабинета сводились к обсуждению технических вопросов, а проблемы политики решались в неофициальных разговорах с министрами, функций которых они касались непосредственно.
Это было вредно во многих отношениях. Перегруженный сверх всякой меры, канцлер не имел времени, чтобы оценить перспективы своих политических решений, их эффективность и значимость. Не мог он проверить, сидя в своем кабинете, и то, как они влияют на ситуацию в стране. Для большинства немцев спартанское самоотречение от всех мирских благ, которое он требовал от людей, было всего лишь неловкой попыткой залатать рассыпающуюся конструкцию немецкой экономики. Вынужденные терпеть страдания и лишения, они ошибочно принимали осторожность канцлера за нерешительность, а стремление всегда придерживаться фактов за недостаток участия. Создавалось впечатление, что Брюнинг почти ничего не делает для улучшения экономической ситуации в стране, а глубочайшего духовного кризиса не замечает вообще. Не занимался этим и Гинденбург, хотя подобные проблемы были его первейшей задачей. «Нация устала и деморализована, – писал Ганс Церер в одной из передовых статей «Тат». – Она недовольна парламентом. Она ждет великого призыва. Канцлер занимает высшую позицию, видную всем и слышную всем. Когда он говорит, его голос слышат шестьдесят пять миллионов человек. Если он будет говорить на языке этих людей, если он освободит их от напряжения, будет установлен прекрасный контакт между лидером и его последователями. Парламент, чиновничество, руководители бизнеса и партийные деятели будут сметены одним лишь мановением руки. Массы придут в движение, и мы будем избавлены от неопределенности нашего пути. Но для того чтобы это сделать, канцлеру придется приложить усилия. А канцлер не силен».
Эти слова были написаны человеком, не испытывающим восхищения перед Брюнингом. И все же Церер чувствовал личную трагедию канцлера. Ему нужна была поддержка страны, чтобы убедить боязливого, неуверенного в себе Гинденбурга в необходимости нейтрализовать маневры колеблющегося, непостоянного Шлейхера. Он не мог обойтись без этой поддержки, чтобы не принимать во внимание требования экономических кругов и узкие интересы партий. Но для того чтобы его услышали, канцлеру нужен был сильный голос Гитлера и его умение «завести» толпу, а этого как раз у него и не было. Когда он говорил о страданиях и жертвах нации, то обычно добивался от нее очередных жертв, неизменно храня внешнее спокойствие и кажущуюся незаинтересованность.
Положение Брюнинга той осенью напоминало положение его неудачливого предшественника Бетман – Гольвега, в котором тот оказался пятнадцать лет назад, только вместо колеблющегося Вильгельма II был Гинденбург, а вместо его бывшего соратника Людендорфа – Шлейхер. (Шлейхеру недоставало властной агрессивности Людендорфа, но эту нехватку он с лихвой восполнял вежливой обходительностью.) А позиция Гренера немного напоминала военную роль Гинденбурга. Годом раньше Гренер после нескольких лет вдовства женился и в возрасте шестидесяти четырех лет стал отцом. Наслаждаясь семейным счастьем, министр рейхсвера дал Шлейхеру зеленую улицу в ведении дел армии. «Новая семейная идиллия настолько увеличила мою лень и безразличие ко всем политическим катаклизмам, – признался он другу, – что я отдаю Шлейхеру все, что попадает ко мне на стол». С точки зрения Брюнинга, более серьезным представлялся тот факт, что Гинденбург не одобрял повторный брак Гренера. Последовавшее отчуждение ослабило полезность Гренера, как союзника Брюнинга, и канцлер теперь уже не был уверен, что поддержка Гренера, так же как и раньше, важна для него в его взаимоотношениях с Гинденбургом.
