Так что перспективы перед Брюнингом открывались весьма и весьма безрадостные. И в дополнение ко всему в октябре ему предстояло выступление в рейхстаге.
Брюнинг вполне обоснованно полагал, что открытые действия со стороны нацистов, коммунистов и Немецкой национальной партии в рейхстаге вновь обречены на поражение. Только он не знал, насколько невнушительным будет большинство. Он обеспечил себе поддержку колеблющейся экономической партии, пообещав уделить особое внимание нуждам малого бизнеса, но не смог заручиться поддержкой немецкой народной партии.
Возглавляемая протеже Штреземана Эдуардом Дингельдом, более известным своим обаянием, чем политическими талантами, эта партия зашла в тупик. Сам Дингельд предпочел бы поддержать Брюнинга, но большинство членов партии настояли на принятии стороны «национальной оппозиции». В Харцбурге к Зекту присоединилось несколько коллег, которые представляли промышленный элемент партии, ядро антибрюнинговской фронды. С другой стороны, Дингельд участвовал в открытии мемориала Штреземана в день встречи в Харцбурге. Вместе с тем оставалось еще партийное меньшинство, настроенное поддержать канцлера независимо от действий большинства. В общем, немецкая народная партия пришла к октябрьской сессии рейхстага, так и не решив, каким курсом следовать.
Для Брюнинга поддержка немецкой народной партии значила больше, чем простое численное увеличение большинства. Учитывая промышленную принадлежность, эта партия была рупором тех групп, поддержку которых Гинденбург в последние недели особенно старался обеспечить. Их поддержка, как политическая, так и экономическая, была жизненно важна и для канцлера. Возможно, именно по этой причине он не удовлетворился чтением в рейхстаге подготовленного заявления. Зачитав официальное обращение, он отбросил свою обычную бесстрастную манеру и принялся вдохновенно защищать свою политику. Но даже это не помогло ему завоевать поддержку народной партии. Когда очередь дошла до Дингельда, он объявил, что он и его друзья не считают нужным поддержать канцлера. В итоге из 29 присутствовавших членов 21 голос был отдан против правительства, 5 человек поддержали Брюнинга, а 3 предпочли воздержаться.
Предложение о вотуме недоверия было отвергнуто 295 голосами против 270. Отрыв был небольшим, и победа казалась тем более неубедительной, что перевес в 25 голосов обеспечили представители экономической партии. Однако эта партия поддерживала Брюнинга не безоговорочно и могла бы вообще не пойти на это, если бы нацисты и немецкие националисты согласились на совместный курс. Оратор партии разъяснил, что ее голоса выражают доверие скорее Гинденбургу, чем Брюнингу. «Так же как и все остальные партии, у нас имеются… серьезнейшие опасения относительно нового кабинета Брюнинга. Мы полагаем, что президенту фон Гинденбургу известны основные трудности и опасения и он в нужный момент настоит на обязательной смене системы, даже против воли тех, кто против такой перемены. Мы последуем за президентом фон Гинденбургом, как верные и преданные его сторонники, и, несмотря на наше недовольство, будем терпеть назначенный им кабинет».
Так Брюнингу удалось пережить сессию рейхстага. Затем последовал перерыв в работе парламента до февраля. Тон дебатов показал, насколько неохотно поддержали канцлера на этот раз даже умеренные буржуазные партии. Этот факт не остался незамеченным и президентом.
Первым, кто «поправил» свои паруса, был Шлейхер. Он возобновил беседы с Гитлером. Они велись в условиях строжайшей секретности, но утечка информации все же произошла, и берлинская газета сообщила, что в результате обсуждения были устранены острые разногласия во мнениях, которые доселе существовали между нацистами и Шлейхером. Помимо этого сообщалось, что генерал осознал необходимость участия нацистской партии в делах правительства. Шлейхер отрицал, что переговоры затронули столь широкую область, – если верить ему, обсуждались лишь отношения нацистов и рейхсвера. И все же в «(Берлинской биржевой газете» – неофициальном печатном органе министерства рейхсвера – спустя несколько дней было отмечено, что «после открытых переговоров между Адольфом Гитлером и министерством рейхсвера можно надеяться, что отношения между другими правительственными агентствами и сильнейшей в Германии правой партией будут пересмотрены».
Переговоры Шлейхера с нацистами велись с ведома Брюнинга и, возможно, с его одобрения. Но только цели у Шлейхера и у Брюнинга были разные. Отношение Брюнинга к нацистам в эти месяцы все еще требует прояснения. Поскольку Гинденбург не позволял принять сильные меры против нацистской партии, вероятнее всего, канцлер, как и Шлейхер, надеялся удержать ее в узде, идя на мелкие уступки. Однако он считал нацистов неподходящими для участия в правительстве хотя бы потому, что Англия и Франция никогда не согласятся на облегчение бремени репараций правительству, находящемуся под влиянием нацистов. Тем не менее Шлейхер хотел дать им некоторые портфели, чтобы заручиться их поддержкой, причем шел на это с готовностью, потому что Гитлер и Рем – начальник штаба штурмовиков – сумели убедить его в том, что всегда будут действовать законно. Вера Шлейхера в законность нацистского движения имела тем большее значение, что его советы стали для президента еще весомее, чем прежде. «Во времена политического напряжения, – утверждал один из его помощников со ссылкой на зиму 1931/32 года, – не проходило и дня, когда к нам не приходил бы Оскар фон Гинденбург или Шлейхер не объявлялся по телефону». А Брюнингу, наоборот, становилось все сложнее убеждать маршала в правильности своей политики.
Борьба между канцлером и генералом за влияние на президента продолжалась. Докладывая ему о своих переговорах с Гитлером, Шлейхер, по словам Мейснера, заявил, что в основном достиг взаимопонимания с лидером нацистов. Одновременно он дал Гинденбургу понять, что оппозиция Брюнинга нацистам является основным препятствием на пути их сотрудничества с правительством. Очевидно, он уже задавался вопросом, может ли это противостояние прекратиться, пока Брюнинг возглавляет правительство. Судя по всему, генерал уже пришел к выводу, что, если речь идет о достижении договоренности с нацистами, от Брюнинга придется отказаться. Несомненно, Гитлер думал так же. Слабые намеки на ограниченность канцлера подготавливали соответствующую почву у президента, и в удачный момент Гинденбурга можно будет уговорить заменить канцлера кем – нибудь другим, кто более охотно пойдет «на поводке» у генерала.
Шлейхер знал, что Гинденбург недоволен недавними переменами в составе кабинета и продолжает надеяться на сближение с правыми, чтобы очиститься от бесконечных упреков в своей «измене» национальным элементам. Не было для Шлейхера тайной и то, с какой неохотой маршал шел на подписание непопулярных чрезвычайных декретов. Президент не уставал жаловаться, что его избирали вовсе не для того, чтобы, согласно конституции, определять политическую линию, – это задача канцлера. Генерал понемногу начал намекать на то, что договоренность с правыми вполне возможна и такая договоренность может дать ощутимое большинство в рейхстаге, а после восстановления его законодательных функций отпадет необходимость в подписании обременительных декретов.
Обрадовавшись такой возможности, Гинденбург потребовал от Брюнинга снова попробовать «продвинуть» кабинет ближе к правым. Он желал, чтобы в первую очередь контакт был установлен со «<Стальным шлемом» и с Немецкой национальной партией, втайне надеясь, что успешное сотрудничество с ними приведет к позитивным изменениям в позиции нацистов. К его большому неудовольствию, ответ Брюнинга остался неизменным: все его контакты с правыми доказали, что отсутствует фундамент для плодотворного сотрудничества. Включение в состав правительства правых радикалов также может неблагоприятно отразиться на переговорах о репарациях, которые он только что начал. Следует еще немного подождать. В любом случае без перемен не обойдется после прусских выборов будущей весной, которые, несомненно, приведут к расколу коалиции социалистов и «Центра» в Пруссии и дадут «Центру» большую свободу действий и в рейхе тоже. Но эти объяснения Гинденбурга не удовлетворили. Маршалу больше нравились речи Шлейхера. Он не желал видеть, что ни Гитлер, ни Гугенберг не хотели договариваться с Брюнингом. Для Гинденбурга были неприемлемы любые решительные перемены, поэтому он не хотел расставаться с Брюнингом, к которому продолжал относиться с глубоким уважением, но все же ему хотелось, чтобы канцлер обращал больше внимания на его пожелания. В декабре он снова обратился к нему с просьбой о договоренности с правыми, и Брюнинг в очередной раз ответил, что этот вопрос не обсуждается. При этом Брюнинг и предположить не мог, что Шлейхер уже вторгся на территорию, которая по закону принадлежала ему – канцлеру.
