Больше чем кто – либо другой боролся за переизбрание президента канцлер. Всю неделю, предшествовавшую выборам, он ездил по Германии – от Рейнской области до Восточной Пруссии, от Северного моря до Баварии – и выступал в переполненных избирателями залах. Этот лишенный эмоций скептик тронул свою аудиторию торжественными панегириками, превозносящими мудрость и чуткость Гинденбурга. Канцлер назвал старого маршала человеком, посланным Германии Богом.
«Тот, кто имел счастье, как и я, часто беседовать с президентом, должен проникнуться глубоким убеждением: не найти человека, который обладал бы таким же знанием жизни, способностью безошибочно оценивать людей и события, умением моментально проникать в суть вещей и выражать ее несколькими фразами, отличающимися классической простотой. <…> Только человек, подобный Гинденбургу, имеющий склад ума, позволяющий уменьшить путаницу, разобраться в хитросплетениях неимоверно сложных, многогранных событий и свести их к ясному и простому общему знаменателю, только такой человек в ситуации, когда нация, объятая хаосом, находится на краю пропасти, способен принять именно те решения и добиться их выполнения, которые могут спасти страну».
Затем следовала неизбежная ссылка на Танненберг и решающую роль, которую Гинденбург сыграл в этой победе (что снова вызвало череду возмущенных протестов со стороны Людендорфа и его сторонников). Каас с готовностью поддержал канцлера. «Победа [Гинденбурга] станет победой Германии», – торжественно провозгласил он; голосуя за маршала, страна выбирает достойнейшего человека, «которого немецкая мать родила для этого кризисного времени». Вознеся президента до ранга некоего мистического героя, он отбросил всех прочих кандидатов как «(отрицание необходимости немецкого единства».
Нарисовав портрет Гинденбурга, весьма далекий от реальности, Брюнинг старался даже таким способом обеспечить его избрание. На карту было поставлено так много, что не время было думать о собственных планах и политике. В действительности он даже не мог быть уверен, что увидит, какие плоды принесут его усилия, если маршал будет избран. Но это не имело значения, поскольку борьба теперь велась вокруг более фундаментальных проблем. Вопрос заключался, по словам «Берлинер цайтунг», в следующем: одержит ли культура верх над сельским хозяйством, а разум над мускулами. Подтверждение реальной опасности для нации канцлер видел в той оголтелой озлобленности и недоброжелательстве, с которыми нацисты сражались в избирательной кампании, в распространяемых ими клевете и злословии, в бесконечных уличных стычках и пивных драках, в открытом и молчаливом терроре, которым они запугивали своих противников.
Понимая, сколь высоки ставки, социалисты тоже рассыпались в хвалах Гинденбургу. Отто Браун разъяснил в «Форвертс», что будет голосовать за маршала, поскольку видит в нем воплощение спокойствия и стабильности, мужской преданности и глубокого чувства долга, которое он поставил на службу всей нации. Что бы ни разделяло его и президента, заверял Браун в другом обращении к избирателям, он знает, что маршал – человек слова, благородных побуждений и зрелых суждений. При этом Браун концентрировал внимание избирателей на прошлом. Как и все, поддерживавшие Гинденбурга в избирательной кампании, он считал, что старый маршал достоин президентства благодаря своим прошлым заслугам, а не потому, что с ним связаны надежды на будущее.
Восхваляя Гинденбурга, его сторонники предполагали, что он будет скорее сохранять, чем что – либо менять, и неосознанно сделали из него символ несчастливого настоящего, а вовсе не лучшего будущего. Именно на этой фундаментальной слабости нацисты испробовали всю силу своей пропагандистской артиллерии. Занимаясь этим, они также могли отвлечь внимание избирателей от своей основной стратегической линии – сдерживания правых экстремистов в надежде привлечь умеренных правых (так же как и комитет Гинденбурга пытался снизить поддержку крайне правых, чтобы привлечь всю группу). Это была нелегкая задача. Неприязнь к Гинденбургу, этому кажущемуся защитнику ненавистной республики, среди нацистов постоянно росла и старательно подпитывалась ораторами и средствами массовой информации. В начале кампании появились плакаты, на которых Гинденбурга изображали кандидатом от евреев. К примеру, на одном из них в верхней части были показаны лица известных евреев, под которыми шла подпись (причем шрифт был стилизован под идиш): «Мы голосуем за Гинденбурга!» В нижней части плаката были изображены нацисты тевтонской внешности и надпись (готическим шрифтом): «<Мы голосуем за Гитлера!» А когда «Мюнхенер иллюстрирте прессе» – финансируемый промышленниками еженедельник весьма консервативных склонностей – опубликовал портрет Гинденбурга, его засыпали яростными протестами за изображение «порочного предателя Гинденбурга», утверждая, что еженедельник таким образом обнажил свою «<истинно еврейско – большевистскую природу». Нацисты – ставшие достаточно «(крепким орешком» – одобряли подобные действия, но все же считали себя обязанными оттолкнуть «(буржуазных избирателей». Партийным нацистским ораторам и публицистам была дана установка: нацеливать свои атаки не против самого Гинденбурга, а против «буржуазно – социал – демократической системы», которую он представляет. «С этой системой следует бороться всеми доступными средствами, и личность должна упоминаться лишь от случая к случаю». Основной упор необходимо делать на то, что Гитлер, в отличие от Гинденбурга, является человеком будущего. «Адольф Гитлер – наша последняя надежда» – таким был официальный пропагандистский лозунг нацистов, который изо дня в день звучал в речах и публикациях. Так, Геббельс написал в «<Ангриф» следующее:
«<В безысходной нищете послевоенных лет появилась новая политическая вера. Она основана на пылком идеализме… Это работа Адольфа Гитлера. Именно в нем массы видят свою последнюю надежду, и для миллионов людей его имя стало сияющим символом воли Германии к свободе… Те, кто хотят, чтобы в Германии все оставалось по – прежнему, предаются отчаянию. И мы не можем винить их за то, что они отдают свои голоса представителю существующей системы. А мы хотим видеть, как в Германии все переменится. Те, кто не хотят классовой войны и братоубийства, те, кто ищут пути выхода из ошибок и смятения сегодняшнего дня, голосуют за Адольфа Гитлера. Он олицетворяет пробуждающийся идеализм молодой Германии, выражает интересы самой активной части населения, представляет рассвет социального и экономического возрождения. Поэтому мы призываем вас: отдайте власть в руки Адольфа Гитлера, чтобы немецкий народ снова обеспечил себе право на жизнь. За свободу и хлеб!»
Организуя пропагандистскую кампанию, Геббельс показал себя высококлассным мастером. Страна оказалась наводненной плакатами и листовками, последние нередко сбрасывали с самолетов. Более 50 000 граммофонных записей с речами нацистов было отправлено самым видным оппонентам, а график выступления ораторов был сверхнапряженным. В период между 1 и 11 марта Гитлер и Геббельс произносили минимум по одной пространной речи каждый день, а иногда и по три – четыре. Не успевая вовремя на встречу в Гамбурге, Геббельс обратился к своим слушателям по телефону прямо из поезда, после чего толпа терпеливо ждала, пока он в полночь не появился лично. Залы, в которых должен был выступать Гитлер, заполнялись до отказа за много часов до его ожидаемого появления, хотя лишь немногие могли рассмотреть его в гигантских залах. Сами митинги были обставлены как торжественные красочные церемонии с драпированными флагами стенами, украшенными цветами трибунами, песнями и оркестровой музыкой. Штурмовики выстраивались рядами вдоль стен и в проходах не столько из соображений безопасности – с этим все было в порядке, – а для придания собранию некой военной атмосферы, чтобы произвести впечатление на слушателей нацистской солдатской дисциплиной и преданностью.
