Встретившись со своими главными советниками вечером 10 апреля, Брюнинг выяснил, что в основном они согласны с Гренером. А Мейснер к этому времени уже был готов поддержать Шлейхера. Президент, доложил он, одобряет принятие мер против нацистов, но спрашивает, не будет ли ясный и строго ограниченный по срокам – скажем, пусть это будет неделя – ультиматум предпочтительнее прямого запрета специальных нацистских формирований. Он добавил, что Гинденбург заранее огорчен нападками, которым он наверняка подвергнется после такого запрета. Шлейхер поддержал предложение и объяснил, почему эта процедура окажется более неприятной для Гитлера. Немедленный запрет поставит нацистов в положение мучеников. Если же вина за это может быть возложена на фюрера, ситуация будет в корне иная. Более того, Гренер мог написать письмо, предъявляющее ультиматум, избежав тем самым втягивание в противостояние президента. Министр юстиции выступил против плана Шлейхера. Тогда Брюнинг, отдававший предпочтение плану Гренера, решил нанести визит президенту и заручиться его согласием.
Встреча с Гинденбургом, состоявшаяся следующим утром, была описана выше. Через несколько часов Гинденбург передумал и пожелал отложить декрет до прусских выборов. Оскар фон Гинденбург в то утро долго совещался о запрете СА со Шлейхером. Он был очень обеспокоен этим планом, как сказал Шлейхер Гренеру, но он, Шлейхер, отказался быть втянутым в дискуссию об этом мероприятии, поскольку не желал иметь с ним ничего общего. Столь очевидное отмежевание генерала от жизненно важного шага доказало Оскару фон Гинденбургу, что его отец не должен его одобрять. И он поспешил в президентский дворец. А уже после ленча Мейснер смог сообщить помощнику Гренера, что президент решил не подписывать декрет.
Когда на следующий день Гренер стал выяснять, что произошло, Гинденбург – младший с готовностью признал свою роль в нарушении планов правительства. В большом волнении Оскар стал жаловаться, что от его отца требуют слишком многого, вынуждая подписать очередной чрезвычайный декрет сразу после переизбрания. Это вызовет новую волну грязи со стороны правых. Его совершенно не беспокоит судьба СА, поспешно добавил он, но правительство не должно предпринимать никаких мер до завершения парламентских выборов в Пруссии. Гренер понял, что у Оскара нет возражений по существу декрета, но, поскольку президентский отпрыск выглядел очень расстроенным, министр не стал его уговаривать.
Прежде чем снова идти к президенту, Брюнинг и Гренер провели консультации с Брауном и Северингом. Они обсуждали вопрос, можно ли отложить запрет до завершения прусских парламентских выборов. Оба прусских министра отвергли предложение о промедлении и предупредили, что немедленно распустят все нацистские формирования в своем государстве, если правительство рейха не начнет действовать. Тогда канцлер и министр отправились к Гинденбургу. Как и Оскар, Гренер отметил, что у президента не было возражений против предлагаемого мероприятия как такового. Его беспокоила необходимость предпринимать какие – либо действия против одной конкретной группы сразу же после того, как он публично заверил Германию, что будет одинаково относиться ко всем немцам, вне зависимости от их партийной принадлежности. Министры заметили, что относиться одинаково – это вовсе не значит терпеть противоправную деятельность, но аргумент не убедил президента. Неужели нельзя подождать хотя бы до окончания прусских выборов? Брюнинг, не желавший обострять свои и без того напряженные отношения с президентом, был готов ждать, но Гренер, учитывая настоятельные требования прусского правительства, настаивал, чтобы решение о роспуске было принято немедленно. Если же Гинденбург не пожелает поставить свою подпись, ему придется подать в отставку. После этого Брюнингу ничего не оставалось делать, как предупредить президента, что в случае отставки Гренера он уйдет тоже. Он не сразу решился на такое заявление, поскольку знал, что маршал терпеть не может подобное давление. Когда же Гренер предложил взять на себя всю полноту ответственности перед общественностью и парламентом, Гинденбург дал неохотное согласие – «для блага государства», как следовало из протокола совещания.
Декрет был опубликован на следующий день, а днем позже все казармы и офисы СА и СС по стране были закрыты полицией. Сопротивления фактически не было, если не считать инцидента в Бреслау, где «безработные» штурмовики попытались воспротивиться своему изгнанию. Но было очевидно, что нацистов вовремя предупредили и они успели принять необходимые меры – спрятать оружие и компрометирующие документы до появления полиции. Кроме того, отсутствие открытого сопротивления вовсе не означало, что нацисты примирились с поражением. Организационно СА и СС продолжали существовать, под вывеской антикоммунистических союзов, спортивных клубов или новых партийных ячеек. А нежелание нацистов выказать открытое неповиновение декрету должно было убедить президента, армию и симпатизирующее нацистам население в том, что они вполне законопослушны и терпят несправедливое к ним отношение со стороны правительства.
Если внешне мероприятие не вызвало серьезных беспорядков, за кулисами страсти кипели нешуточные. Как и ожидалось, в президентский дворец хлынул очередной поток жалоб и протестов. Да и в министерство рейхсвера поступило немало недовольных откликов от командиров, на что Шлейхер не преминул с явным удовлетворением указать Гренеру. Президент, всегда опасавшийся подобной шумихи, был очень расстроен, а содержание жалоб не могло его не встревожить. В них содержались намеки на то, что запрет есть не что иное, как вознаграждение левым за помощь во время предвыборной кампании. Критики также высказывали мнение, что запрет негативно скажется на положении рейхсвера, поскольку любые действия Гренера, как министра внутренних дел, касаются и армии. Кроме того, Гинденбурга очень тревожило, что многие генералы, находящиеся на действительной службе, отнеслись к этому шагу в высшей степени неодобрительно. Терпя душевные муки, маршал даже не подумал о том, что эти люди грубо нарушают воинскую дисциплину, направляя жалобы ему, минуя своих вышестоящих командиров. Поскольку об отмене декрета речи не было, он решил продемонстрировать своим критикам непредвзятость и отсутствие партийных пристрастий. Для этого он надумал потребовать роспуска «(Железного фронта» (хотя все же не «(Стального шлема»). Генералу фон Хаммерштейну было предложено подготовить материалы, оправдывающие такую меру, что было неуместным жестом со стороны Гинденбурга. Дело было чисто политическим, а значит, все документы должны были проходить через Гренера – министра внутренних дел.
Получив весьма немногочисленные материалы, которые Хаммерштейну удалось собрать, Гинденбург направил Гренеру письмо, в котором предложил установить, подлежат ли роспуску другие группы, подобные СС и СА. Тон письма был намеренно недружелюбным. Гренеру довольно резко предлагалось рассмотреть этот вопрос с той же серьезностью, с какой он, Гинденбург, отнесся к требованию Гренера о роспуске нацистских формирований. Чтобы еще более явно выказать свое неуважение, письмо было сделано достоянием прессы раньше, чем оно попало к Гренеру. Таким образом, президент сделал еще одну отчаянную попытку заверить своих старых друзей, что сердцем он на их стороне.
Гренер оказался в непростой ситуации. Он предпочел проигнорировать рассчитанную невежливость Гинденбурга, так же как и нелояльность и нарушение субординации Шлейхера и Хаммерштейна. Если он потребует у президента их увольнения, это лишь озлобит маршала и сделает невозможным дальнейшее сотрудничество. Если же он будет вынужден покинуть свой пост, правительство Брюнинга, скорее всего, потерпит крах, причем накануне таких решающих событий, как выборы в Пруссии и возобновление переговоров по репарациям и разоружению в Женеве. Гренер не сомневался, что только Брюнинг может спасти страну, и хотел помочь ему сохранить пост канцлера даже ценой унижения, которому незаслуженно подвергся. С другой стороны, он не мог выполнить желание президента и распустить «(Железный фронт». Переданные ему материалы были слишком неубедительными, чтобы являться основанием для столь серьезной меры. Более того, «(Железный фронт», чтобы предотвратить такое развитие событий, сам распустил свои так называемые защитные формирования – полувоенные отряды отставных полицейских офицеров, созданные для охраны митингов социалистов против нацистских и коммунистических провокаций. Чтобы хотя бы частично пойти навстречу желаниям президента, кабинет предложил издать декрет, которым все полувоенные организации были бы помещены под непосредственный контроль государства. Поскольку такой шаг не мог не затронуть интересы любимого детища президента – «Стального шлема», был необходим еще один примирительный жест: новый декрет должен был обеспечить также роспуск коммунистической лиги безбожников. Гинденбург уже давно жаждал ее запретить, но, поскольку у правительства не было для этого законных оснований, она продолжала существовать. Чтобы доставить ему удовольствие, правительство было готово отбросить сомнения в законности этого шага, что не осталось незамеченным президентом. Он подписал декрет, хотя чувствовал, что он едва ли сгладит несправедливость, совершенную, по его мнению, в отношении нацистских формирований. Тот факт, что последние имели приказ не защищать свою страну против иностранного вторжения, а подстрекать к беспорядкам дома, казалось, его нисколько не заботил.
