Встретившись на следующее утро со своими коллегами министрами, Брюнинг предложил кабинету подать в отставку. Министры обсудили и одобрили короткое послание Гинденбургу, проект которого составил канцлер. Министры были возмущены тем, как президент относился к правительству. Гренер, по словам Шланге, взорвался и поклялся, что расскажет стране всю омерзительную историю от начала и до конца, причем не постесняется назвать имена. Брюнинг попросил не делать этого, причем его слова должны были показаться генералу до боли знакомыми: «Прошу вас, не надо. Несмотря ни на что, Гинденбург – единственное объединяющее звено, которое есть у нашей страны».
До некоторой степени это все еще было правдой, и то, что это понимал Брюнинг, давно лишившийся иллюзий, безусловно, говорит в его пользу. Но возможно, он все еще надеялся, что пропасть, разделившая его и Гинденбурга, не так уж и глубока. Старый маршал так часто менял свое мнение, так почему бы ему не сделать этого снова? Рано утром Брюнингу позвонил Мейснер и сообщил, что президент сильно обеспокоен перспективой потери канцлера. Быть может, он хотел совершить поворот вправо вместе с ним? Да и Брюнингу хотелось самому выбрать своего преемника. А чтобы его советы имели вес для президента, следовало воздержаться от критики в его адрес. Кандидатурой Брюнинга на пост канцлера был Гёльдерер. Что касается Папена, Брюнинг был абсолютно уверен в его непригодности на эту роль.
В полдень Брюнинг прибыл к президенту с заявлением об отставке правительства. Гинденбург выглядел виноватым и снова пустился в объяснения, почему ему крайне необходимо сблизиться с правыми. Время чрезвычайных декретов прошло, страна больше не хочет их терпеть. Но если маршал и имел намерение предложить Брюнингу пост канцлера в новом правительстве правых, то он снова передумал, поскольку предложение так и не было сделано. Он даже не упомянул о том, что хотел бы видеть Брюнинга министром иностранных дел. Правда, он согласился встретиться с Гёльдерером и обсудить с ним кризисную ситуацию
[47]
.
Вскоре после этого Гинденбург в очередной раз изменил свое мнение. После ухода Брюнинга маршал встретился с президентом Рейхсбанка Лютером. Встреча была организована, чтобы поддержать позицию Брюнинга, но события развивались быстрее, чем можно было рассчитывать. Лютер нарисовал мрачную картину финансового положения страны и предупредил, что бюджет не будет сбалансирован и новые программы приняты, пока президент не одобрит предлагаемые меры по жесткой экономии. Гинденбург был неприятно поражен докладом Лютера. Он объяснил, что не знал, насколько серьезно обстоят дела, и выразил готовность немедленно подписать декрет, урезающий или прекращающий все пенсионные выплаты и пособия. В их число входили пенсии инвалидам войны, вдовам и сиротам, которые он лишь несколькими днями раньше не позволил правительству уменьшить. Были проведены консультации с Брюнингом, но он не хотел издавать декрет, предлагающий лишь частичное решение, и брать на себя ответственность за все непопулярные меры.
Трудно сказать, возможно ли было его повторное назначение, изъяви он в этом вопросе свое согласие. Точно известно одно: на протяжении следующих нескольких дней все, кто видели президента, находили его озадаченным и беспомощным, а такие люди, как Гёльдерер, которые желали возвращения Брюнинга, к нему не допускались до тех пор, пока канцлером официально не стал Папен. Когда Брюнинг нанес президенту прощальный визит, Гинденбург выглядел чрезвычайно встревоженным. «Теперь у нас есть такое правительство, как я хотел, – признался он, – но меня снова ввели в заблуждение. Этот канцлер [Папен] не справится. Я еще не впал в маразм, чтобы этого не видеть. Вы должны были остаться, и тогда все было бы хорошо».
Увольнение Брюнинга стало одним из поворотных пунктов в истории Веймарской республики. Вряд ли стоит говорить о том, что это была трагическая ошибка, – и так понятно. Трагедия была тем более значительной, что именно в тот момент острой необходимости в переменах не было, хотя для главных действующих лиц разыгрывавшегося действа этот факт, конечно, не был очевидным. Поскольку решающую роль в этом судьбоносном решении сыграл человеческий фактор, полезно разобраться в личных отношениях основных участников драмы.
Главная фигура – Гинденбург – был обвинен в нарушении элементарных правил человеческой порядочности. Всего лишь за шесть недель до этого он был переизбран голосами людей, поддерживавших правительство Брюнинга, и при неустанной преданной помощи самого канцлера. Теперь он отвернулся от Брюнинга и отказался от тех, кто за него голосовал.
Эта точка зрения вряд ли была справедлива. Выставив свою кандидатуру, он объявил, что не чувствует обязательств перед теми, кто за него голосовал; его публичные заявления, организация избирательной кампании, все его поведение никогда не оставляло сомнений в том, что его симпатии принадлежат правым. Да и избиратели – республиканцы выбирали его не для того, чтобы он в дальнейшем руководствовался исключительно их желаниями и интересами. Они считали, что только его престиж способен удержать Гитлера от прихода к власти. От него ожидали, что он будет соблюдать конституцию и защитит своих избирателей от попыток лишить их гражданских и законных прав. «(Президент рейха, – написала социалистическая «Форвертс», – ни в коем случае не принимал на себя обязательства сформировать правительство только из центристов и левых, когда его выбирали центристы и левые. Он взял на себя обязательства защищать конституционные права оппозиции». Это Гинденбург действительно был намерен сделать. Основной причиной увольнения Брюнинга стала твердая убежденность маршала, заботливо выпестованная его окружением, что канцлер не сможет справиться с нацистским движением и должен быть заменен тем, кто сможет держать это движение в узде. Иначе страну охватит гражданская война. Какими бы ошибочными ни были его действия, их нельзя считать проявлением непорядочности.
Однако увольнение Брюнинга было подготовлено закулисными интригами, которые стали возможны только потому, что Гинденбург их молча терпел. Он мог не считать старания Шлейхера нежелательными, потому что они были представлены ему как необходимые в интересах рейхсвера. А будучи человеком военным, он всегда имел подготовленную замену на любой командный пост. Кроме того, маршал так никогда и не признал тот факт, что политическая практика может быть в корне отличной от военной. Хотя нельзя даже быть абсолютно уверенным в том, что он до конца осознавал происходящее. Измученный старый человек вполне мог не представлять истинного размаха деятельности Шлейхера. А возможно, у него не было ни сил, ни желания идти наперекор настоятельным требованиям своего сына. Гинденбург жил в собственном мире и за политическими и экономическими событиями в стране наблюдал с усталой отрешенностью. Такова была цена, которую его избиратели заплатили за свою неспособность найти более подходящего выразителя и защитника своих интересов, чем этот восьмидесятилетний старец.
