Консультации с партийными лидерами не дали никаких результатов, потому что те не хотели или не могли предложить разумную альтернативу планам Шлейхера. Социал – демократы тревожились относительно прав рейхстага, но они не оспаривали права президента выбирать для себя советников по вопросу формирования нового правительства. Они понимали свое бессилие и открыто признавали это. «<Ауфхойзер предложил принять новую программу действий. Тарнов сделал ряд нелицеприятных комментариев относительно экономической ситуации. Так мы некоторое время жонглировали словами. Никаких решений не было принято, потому что нам больше нечего было сказать. Единственным результатом стало принятие прокламации против нового правительства, которую партийные лидеры должны были опубликовать на следующий день». Для партии «<Центра» фатализм был менее характерен, чем для социал – демократов, но она также не могла предложить приемлемого решения. Каас только подчеркнул в своей беседе с президентом, что настало время для сдвига вправо; «промежуточные решения» теперь были невозможны. Гугенберг приветствовал планы президента, а Гитлер пока еще не был готов продемонстрировать свое истинное лицо. Представляется важным, что даже центристы и социалисты ничего не спрашивали о политике нового правительства. Вопросы, по существу, играли во время этого кризиса даже меньшую роль, чем при назначении Брюнинга. Имело значение только одно: дать «<другим» принять на себя правительственную ответственность в надежде, что последствия будут не слишком разрушительными.
Пока Гинденбург беспокоился относительно точного соблюдения конституции, назначая Папена канцлером, он не сделал ни одной попытки навести более подробные справки относительно его квалификации. Очевидно, он был вполне удовлетворен тем немногим, что о нем знал сам, и информацией, которую сообщил ему Шлейхер. Имя Папена в беседах с партийными лидерами не упоминалось, и эти беседы отнимали у президента так много времени и сил, что он вряд ли успел проконсультироваться с кем – нибудь за время, прошедшее после отставки Брюнинга 30 мая и до приглашения Папена на следующий день. Возможные критики Папена намеренно к президенту не допускались. Гёльдереру, попытавшемуся встретиться с маршалом, сказали, что президент недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы его принять. А если Брюнинг действительно встречался с Гинденбургом 31 мая, то смог поговорить с ним всего несколько минут. (Когда днем или двумя позже Гёльдерер все – таки попал к президенту, он высказал свое сомнение относительно шансов Папена на успех; Мейснер попытался его прервать, но президент настоял на том, чтобы выслушать Гёльдерера внимательно до конца.)
Имелись все основания сомневаться относительно политических талантов Папена. Внутри страны он в лучшем случае играл второстепенную роль в деятельности партии «Центра» и потому едва ли мог влиять на ее решения. Что же касается дипломатического фронта, следовало ожидать, что он станет персоной нон грата в Вашингтоне: являясь военным атташе Германии, он участвовал там в ряде актов саботажа и в 1916 году был выслан из страны. Это стало бы серьезной помехой в то время, как добрая воля Соединенных Штатов была бы поистине бесценной для Германии, если, конечно, она хотела урегулировать вопросы репараций и вооружений с выгодой для себя. Но хуже всего было то, что Папен был человеком без политического чутья, весьма поверхностно занимавшимся различными видами социальной и культурной деятельности. По словам французского посла, ни друзья, ни враги не принимали этого человека всерьез. Шлейхера в нем привлекла социальная уравновешенность и консервативно – милитаристские наклонности: обе эти черты должны были понравиться и Гинденбургу. Папен был также наделен энергией и решительностью, которые не терял, столкнувшись с превратностями политического кризиса. Тот бесспорный факт, что Папен не имел ни одного из качеств настоящего государственного деятеля, генерала не слишком волновал, поскольку он сам намеревался руководить правительством из – за кулис. Когда знакомый предупредил Шлейхера, что Папен не слишком умен, генерал с улыбкой ответил: «Ему и не нужна голова, главное, чтобы была красивая шляпа». «Ни один канцлер, – отметил историк Карл Дитрих Брахер, – еще не выбирался так легкомысленно».
Насколько подчиненную роль Шлейхер планировал отвести Папену, ясно демонстрируют обстоятельства его выбора. Слухи о том, что Папен избран преемником Брюнинга, распространились по Берлину еще 23 мая, за неделю до отставки Брюнинга. Геббельс написал об этом в своем дневнике 24 мая. А Папен отмечает в своих мемуарах, что ничего не знал о перспективах своего назначения до 28 мая, когда вернулся в Берлин после десятидневного отсутствия и ответил на вызов Шлейхера
[48]
. К этому времени Шлейхер уже принял решения и по большинству кандидатур членов нового правительства.
Их первая беседа показала, что Шлейхер лично руководил формированием нового кабинета. Дав краткий обзор политической ситуации, Шлейхер спросил Папена, хотел бы тот стать канцлером. Папен отказался. Тогда Шлейхер сказал, что говорил о нем с Гинденбургом и «старый джентльмен» тоже очень хотел бы видеть Папена на этом посту. Папен снова возразил. Тогда Шлейхер взял его за руку и, напомнив о связывающей их старой дружбе, попробовал более личный метод убеждения. «Вы должны сделать мне и Гинденбургу это одолжение. Слишком многое поставлено на карту. Я не могу найти никого, кто справился бы лучше. <..> Я уже составил кабинет из экспертов, которые, я уверен, вам понравятся». Перед лицом такой просьбы Папен не устоял, но попросил время для размышлений.
Он решил посоветоваться с другом, который, так уж случилось, был невысокого мнения о перспективах Папена на должности канцлера и посоветовал ему отказаться от предложения Шлейхера. Но генерал продолжал настаивать. Он сказал, что «Гинденбург расценит как нелояльность, если вы покинете его в такой тяжелый момент», и Папен снова отправился думать. Он понимал, что не может надеяться на большинство в рейхстаге без поддержки «Центра», и, прежде чем принять окончательное решение, направился за советом к Каасу.
Монсеньор убедительно попросил Папена отклонить предложение. Он сказал, что партия считает нетерпимым, если место Брюнинга займет центрист. Судя по всему, Папен согласился, потому что после завершения встречи прелат был уверен, что Папен не примет пост канцлера.
После разговора с Каасом Папен навестил Гинденбурга. Позднее он вспоминал, что маршал принял его приветливо, даже, пожалуй, по – отечески. «Ну что ж, мой дорогой Папен, вы будете помогать мне в этой сложной ситуации?» Папен сделал попытку объяснить, почему, к его великому сожалению, он не сможет это сделать, но она не произвела впечатления на Гинденбурга. Тот с трудом поднялся из своего кресла и взял посетителя за руки. «Как вы можете бросить на произвол судьбы старика, который снова взвалил на себя ответственность за рейх, не обращая внимания на тяжкий груз лет? И это сейчас, когда он просит вас выполнить задачу, от которой зависит будущее рейха? Если в вас есть чувство долга, вы не можете отвергнуть мою просьбу». Ему все равно, сказал Гинденбург, одобрит партия «Центра» поступок Папена или нет. Он хотел бы видеть вокруг себя людей, независимых от партий, которые будут действовать из лучших побуждений и помогать своей стране справиться с обрушившимися на нее бедами. Затем, возвысив голос, маршал добавил: «<Вы были солдатом и выполняли свой долг на войне. Мы, прусские солдаты, привыкли подчиняться, когда нас призывает отечество!»
