Две даты мы не должны и не можем забывать. Тот день, когда газеты сообщили своим ошеломленным читателям о лояльности в отношении Буша, которую призывал продемонстрировать испанский премьер-министр; за спинами других коллег по Европейскому союзу он обращался к европейским правительствам, готовым воевать. И 15 февраля 2003 года — когда против этого нападения [на Ирак] выступили массы демонстрантов в Лондоне и Риме, Мадриде и Барселоне, Берлине и Париже. Одновременность этих потрясающих демонстраций, самых грандиозных с конца Второй мировой войны, ретроспективно можно было бы отметить в учебниках истории как знак рождения общеевропейской общественности.
На протяжении гнетущих месяцев перед началом иракской войны будоражило ощущение морально непристойного разделения труда. Огромный размах деятельности служб тыла и снабжения, необратимость развертывания войск, а также лихорадочная деятельность организаций гуманитарной помощи — все это происходило взаимосвязано и напоминало точно подогнанные детали маховика. Без всяких помех, на глазах у населения, лишенного собственной инициативы, разыгрывалось некое действо. И люди должны были стать его жертвой. Нет сомнения, что эмоции будоражили всех европейских граждан. Вместе с тем эта война привела жителей Европы к осознанию давно назревавшего крушения общеевропейской внешней политики. Как во всем мире, так и в Европе бесцеремонное нарушение международного права вызвало горячие споры о будущем мирового порядка. Но больше всего нас поразили аргументы, которые и породили противостояние.
Благодаря этим спорам и дискуссиям известные линии разлома обозначились еще четче. Противоположные точки зрения на роль сверхдержавы, на будущее мирового порядка, на соотношение международного права и ООН способствовали обнаружению скрытых противоречий. Углубился разлад в отношениях между континентальными и англосаксонскими странами, с одной стороны, между «старой Европой» и кандидатами на вступление в ЕС из Центральной и Восточной Европы — с другой. В Великобритании special relationship
[16]
с США отнюдь не бесспорны, но по-прежнему стоят на первом месте в ряду предпочтений Даунинг-стрит. А страны Центральной и Восточной Европы хотя и стремятся в ЕС, но еще не готовы вновь позволить ограничить свой только что приобретенный суверенитет. Иракский кризис стал только катализатором этих процессов. И в брюссельском Конституционном конвенте обнаружились противоречия в позициях наций, которые действительно желают углубленного развития ЕС, и тех, которые явно заинтересованы сохранить существующий модус межправительственного руководства или, в лучшем случае, готовы к его «косметическому» изменению. Такое противоречие не может долго продолжаться.
Будущая конституция подарит нам новую фигуру — министра иностранных дел объединенной Европы. Но чем поможет это новое ведомство, если сами правительства не объединены общей политикой? И Й. Фишер при измененном наименовании оставался бы таким же безвластным, как Солана. Пока, вероятно, лишь государства, составляющие ядро Европы, готовы передать ЕС определенные государственные функции. Что делать, если только эти страны и могут договориться о том, что такое их «собственные интересы»? Если Европа не желает распасться, эти страны должны использовать механизм «усиленного сотрудничества», созданный в Ницце, чтобы положить начало «Европе различных скоростей» с общей внешней, оборонной политикой и политикой в области безопасности. Так возникнет эффект кильватерной струи, которая достаточно быстро сможет втянуть в эту динамику другие государства-члены, прежде всего в еврозоне. В рамках будущей европейской конституции не может быть никакого сепаратизма. Двигаться вперед — не значит исключать. Авангардное ядро Европы не может превратиться в закрытую малую Европу; оно должно — как было уже не раз — стать локомотивом. Теснее сотрудничающие государства — члены ЕС ради собственного интереса откроют двери своим гостям. Приглашенные войдут тем быстрее, чем скорее ядро Европы окажется способным действовать на внешних направлениях и докажет, что в сложном мировом обществе считаются не только с дивизиями, но и с мягкой властью переговоров, взаимоотношений и экономических выгод.
В таком мире совсем невыгодно сосредоточивать политику на глупой и дорогостоящей альтернативе войны и мира. Европа должна уравновесить гегемониальную односторонность Соединенных Штатов своим влиянием в международной сфере и в рамках ООН. Во всемирных экономических организациях, в учреждениях Всемирной торговой организации, во Всемирном банке и Международном валютном фонде она должна активно использовать свое влияние при формировании проекта будущей всемирной внутренней политики.
Политику дальнейшего развития ЕС сегодня ограничивают средства и методы административного управления. До сих пор реформы ускоряли функциональные императивы создания общих экономических и валютных зон. Эти движущие силы исчерпаны. Конструктивная, формирующая политика, которая требует от государств-членов не только ликвидации препятствий для конкуренции, но и общей воли, предоставлена мотивам и убеждениям самих граждан. Решения большинства по масштабным внешнеполитическим вопросам могут рассчитывать на признание только тогда, когда с ними солидарно меньшинство. Но это предполагает чувство политической сплоченности. Народам необходимо «надстроить» и расширить свои национальные идентичности до европейского измерения. Ставшая сегодня уже довольно абстрактной государственно-гражданская солидарность, которая ограничивается гражданами собственной нации, должна в будущем распространиться на европейских граждан и других наций.
Это ставит вопрос о «европейской идентичности». Только осознание общей политической судьбы и убедительная перспектива общего будущего могут удержать меньшинство от обструкции воли большинства. В принципе граждане одной нации обязаны рассматривать гражданку другой нации как «одну из нас». Эта установка воспринимается многими скептически: а существуют ли реально исторический опыт, традиции и достижения, позволяющие европейским гражданам прийти к сознанию общей политической судьбы, совместно выстраданной и которую надо совместно формировать} Привлекательное, даже соблазнительное «видение» («Vision») будущей Европы не упадет с неба. Сегодня оно может родиться только из тревожного ощущения растерянности. Но оно может вырасти и из ситуации, в которой мы, европейцы, будем принудительно предоставлены самим себе. Европейская идентичность должна артикулироваться в дикой какофонии многоголосой общественности. Если эта тема до сих пор даже не поднималась, — значит, мы, интеллектуалы, оказались несостоятельными.
Коварство европейской идентичности
Легко объединяться ради того, что необязательно. Все мы подпали под обаяние образа мирной Европы, основанной на кооперации, открытой для других культур, способной к диалогу. Мы восхищаемся Европой, которая во второй половине XX века нашла примерное решение двух проблем. ЕС уже сегодня предлагает формы «управления за пределами национального государства», которые могли бы служить образцами для постнационального положения дел. Европейские государства всеобщего благосостояния тоже достаточно долго играли роль образцов и моделей. На уровне национальных государств их сегодня обороняют. Масштабы легитимации социальной справедливости, достигнутые в государствах всеобщего благосостояния, показали, что будущая политика «укрощения капитализма» необходимо ограничена, имеет разумные пределы. Так почему же Европа, если она нашла решение двух таких серьезных проблем, не спешит принимать новые вызовы, защищать и развивать в конкурентной борьбе проектов космополитический порядок на основе международного права?
