В этих условиях Сталин решил сманеврировать и пойти на временное отступление. По этим причинам Сталин и его сторонники в Политбюро уступили Эйхе и его многочисленным сторонникам в ЦК. Как отмечал Юрий Жуков, «инициативная записка Р. И. Эйхе оказалась тем камушком, который вызвал страшную горную лавину… 2 июля последовало еще одно решение Политбюро, распространившее экстраординарные права, предоставленные поначалу лишь Эйхе, уже на всех без исключения первых секретарей ЦК нацкомпартий, обкомов и крайкомов». В решении говорилось: «ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих высылке».
Сталин и его сторонники, успешно разгромившие заговоры Енукидзе, Ягоды, Тухачевского и других, подавившие выступление на июньском пленуме тех, кто пытался защитить сторонников Тухачевского в ЦК, потерпели поражение. Его особенность состояла в том, что оно было скрыто от общественности. Ни о записке Эйхе и последовавших запросов других местных руководителей на репрессии не было объявлено. Не сообщалось и о согласии Политбюро с их требованиями. В то же время очевидно, что подобного поражения Сталин не испытал за все время внутрипартийной борьбы. По его политической реформе был нанесен тяжелый удар. Отступление Сталина представляло собой вынужденный маневр, и он стал выжидать удобного момента для того, чтобы разгромить тех, кто временно одержал успех и объективно создал угрозу для существования Советской державы.
Сталин и его сторонники связывали свои надежды на окончательную победу над противниками политических преобразований с тем, что близятся равные, тайные, прямые, альтернативные выборы, которые положат конец власти партийных вельмож. К тому же они попытались помешать противникам реформ в других регионах страны представить свои «лимиты». Поэтому был установлен крайний срок подачи таких заявок — 7–8 июля. Как указывал Жуков, к этому сроку прислали свои ответы лишь руководители Крымского, Татарского и Удмуртского обкомов, «к тому же только с предполагаемым на утверждение составом „троек“». Следующая группа телеграмм пришла в Москву лишь с небольшим опозданием — 9, 10 и 11 июля, что со всей очевидностью свидетельствовало о далеко не случайном предельном ограничении срока, данного Политбюро и рассчитанного на невозможность при всем желании выполнить решение. Свидетельствовало такое опоздание и о том, что и первые секретари, и начальники местных управлений НКВД были явно не готовы к проведению карательных операций, не располагали сведениям ни об «антисоветских преступлениях бывших кулаков и уголовников», ни тем более о каких-либо «подпольных организациях», их «участниках» и «руководителях».
Хотя и с опозданием, «заказы» на расстрелы и высылки продолжали поступать. Очевидно, что Политбюро признало такие требования, хотя они и были поданы после наступления установленного срока. Это лишний раз свидетельствовало о том, что высшее руководство страны перед лицом выступления большинства партийных руководителей регионов за проведение массовых репрессий продолжало отступать. По словам Жукова, на 11 июля в Политбюро «поступили сведения о намеченном составе „троек“ от 43 из 71 первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, прямо подчиненных ЦК ВКП(б). Иными словами, треть их совсем не торопилась, а может быть, и вообще не собиралась воспользоваться весьма сомнительными правами, свалившимися на них столь неожиданно».
Жуков назвал тех, кто потребовал особенно большие «лимиты» на репрессии: «Оказалось, что численность намеченных жертв свыше пяти тысяч определили семеро: А. Икрамов — Узбекская ССР, 5441 человек; К. М. Сергеев — Орджоникидзевский (бывший Ставропольский) край, 6133; П. П. Постышев — Куйбышевская область, 6140; Ю. М. Каганович — Горьковская область, 6580; И. М. Варейкис — Дальне-Восточный край, 6698; Л. И. Мирзоян — Казахская ССР, 6749; К. Н. Рындин — Челябинская область, 7953. Сочли, что число жертв „троек“ должно превысить 10 тысяч, уже только трое: А. Я. Столяр — Свердловская область, 12 ООО, В. Ф. Шарангович — Белорусская ССР, 12800, и Е. Г. Евдокимов — Азово-Черноморский край, 13 606 человек. Самыми же кровожадными оказались Р. И. Эйхе, заявивший о желании только расстрелять 10 800 жителей Западно-Сибирского края, не говоря о еще не определенном числе тех, кого он намеревался отправить в ссылку; и Н. С. Хрущев, который сумел подозрительно быстро разыскать и „учесть“ в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо к высылке 41 305 „бывших кулаков“ и „уголовников“». Жуков писал: «Уже определили число будущих безымянных жертв в ЧЕТВЕРТЬ МИЛЛИОНА ЧЕЛОВЕК, свидетельствуя, что намеченная акция обернется невиданными ранее, воистину массовыми репрессиями».
Комментируя эти события, Юрий Жуков писал: «Зачем же Эйхе и его коллегам… вдруг потребовались не когда-либо, а именно в середине 1937 года столь жесткие, крайние меры? Объяснение пока может быть лишь одно, то, что исходит из классического положения римского права: „Ищи, кому выгодно“… Широкомасштабные репрессии, да еще направленные против десятков и сотен тысяч крестьян, были выгодны прежде всего первым секретарям обкомов и крайкомов. Тем, кто в годы коллективизации восстановил против себя большую часть населения, которую и составляли колхозники и рабочие совхозов; верующих — бессмысленным закрытием церквей, рабочих и служащих — отвратительным снабжением продовольствием, предметами широкого потребления в годы первой и второй пятилеток с их карточной системой».
«Именно местным партийным руководителям, и именно теперь, в ходе всеобщих, равных, прямых, тайных, да еще и альтернативных выборов, грозило самое страшное — потеря одного из двух постов, советского, обеспечивавшего им пребывание в широком руководстве, гарантировавшего обладание неограниченной властью. Ведь по сложившейся за истекшее десятилетие практике первые секретари крайкомов и обкомов обязательно избирались сначала депутатами всесоюзных съездов советов, а уже на них и членами ЦИК СССР, как бы подтверждая тем полную и единодушную поддержку всего населения края, области. Потеря же депутатства, теперь уже в Верховном Совете СССР, означала бы утрату доверия со стороны как беспартийных, так и членов партии. А в таком случае чуть ли не автоматически мог возникнуть вопрос о дальнейшем пребывании данного первого секретаря и на его основном посту, партийном». В этом случае, считает Ю. Жуков, такого деятеля «могли утвердить на иной должности, вполне возможно, на хозяйственной, требующей образования, знаний, опыта — всего того, чем он не обладал».
Было еще одно важное обстоятельство, толкавшее партийных вельмож на развязывание репрессий. В ходе массовых арестов, особенно среди лиц, обвиненных в деятельности «контрреволюционных диверсионных террористических центров», партийные руководители могли свести счеты с теми лицами, которые представляли собой личную угрозу для тех или иных местных руководителей и их «кланов». Такими могли быть наиболее сильные и хорошо подготовленные люди из партийных верхов. Партийные бонзы приблизительно догадывались, кого могли сделать их преемниками в ходе всеобщей переподготовки. От них они хотели избавиться в ходе массовых репрессий.
В 1937 году они невольно прибегали к использованию «закона отца Брауна», героя рассказов Г. К. Честертона, который говорил: «Где умный человек прячет камешек? На морском берегу. Где умный человек прячет лист? В лесу». Логика привела отца Брауна к мысли о том, что «умный человек» спрячет труп среди горы других трупов. Как известно, этот католический священник и сыщик-любитель разоблачил тайну нелепого поражения войска генерала Сент-Клэра, поняв, что тот предпринял заведомо неудачное и кровопролитное сражение, чтобы скрыть среди трупов своих солдат тело убитого им врача. Чтобы расправиться с десятком своих личных соперников, партийные руководители обкомов, крайкомов и союзных республик готовы были пожертвовать десятками тысяч жизней.
