Прежде двум столицам грозили с Запада (поляки, шведы, Наполеон), теперь, впервые за пятьсот лет, — с Востока. Впервые мы видим в России испуг перед мощью «не-Запада». Справочник Брокгауза-Эфрона определил новое геополитическое видение так: «Идея панмонголизма начинает переходить из области мечтаний на почву практической политики. Опасность, которую предвидел Вл. Соловьев, становится все более близкой и грозной. Япония смело выступает вперед и решительно берет на себя миссию возрождения и объединения народов Азии для будущей «мировой борьбы».
В. Брюсов со всей силой своего поэтического и геополитического таланта поставил сугубо «незападную» задачу для России, воспринимаемой им как независимый от Запада субъект мировой политики. «Ее (России) мировое положение, вместе с тем судьба наших национальных идеалов, а с ними родного искусства и родного языка зависит от того, будет ли она в XX веке владычицей Азии и Тихого океана». Не слияние с Западом, а концентрация сил для превращения Тихого океана в «наше озеро» — такой видел историческую перспективу для России Брюсов. Союз Японии с цитаделью Запада Англией он оценил как краткосрочный (в чем и не очень ошибся). Главное в геополитических исканиях В. Брюсова было то, что он впервые указал на политическую силу в Азии, начавшую мобилизацию против Запада. «Гул японских побед пронесся далеко по Азии, всколыхнул не только Китай, но даже, казалось бы, чуждую Индию, нашел свой отголосок и в странах ислама, почувствовавших, что борьба идет с общим врагом… Панмонголизм и панисламизм — вот две вполне реальные силы, с которыми Европе скоро придется считаться».
Брюсов предвидел время, когда в пантеоне высшей культуры (пока западной по характеру) Шекспира, Рафаэля и Платона заменят Саади, Утомаро и Конфуций. «Ветхие страны проснутся от векового сна и Запад ощутит угрозу своей гегемонии».
* * *
Национальное выживание требовало выбора: как ответить на вызов колонизующего весь мир Запада — уходом в изоляцию (как японцы в 1669–1869 годах, иранцы при Хомейни и т. п.) или изменением национального психологического кода в пользу сближения с западной («фаустовской») парадигмой национальной жизни, основанной на вере в свободный выбор, на сознательный целенаправленный выбор такой цели, ради осуществления которой требуется деятельная жизненная экспансия, индивидуализм, материалистическое самоутверждение.
Услышав подобное, убежденный в правоте западных книг неофит социал-дарвинизма готов возмутиться. Как же, есть ли что-либо более возмутительное, более оскорбительное, чем говорить, что твой собственный народ чем-то не подходит под общемировые (понимаемые как западные) стандарты? На этот счет отсылаем всех обиженных к огромной и прекрасной западной литературе, которая все последние столетия именно капиталистическое отчуждение людей, буржуазность в человеческих отношениях сделала мишенью своих горестных раздумий и критического анализа. Кто из великих властителей дум Запада воспел миссию одинокого рационалиста, заменившего цель процессом? И не отдана ли вся страсть западного гуманизма критике голого рационализма в отношениях между людьми?
Кстати, вся несомненная любовь Запада к золотой литературе русского XIX века связана с осуществленной Достоевским, Толстым, Гоголем апологией того «маленького» человека, того русского, который никак не обращается к фаустовской формуле жизни. Если Запад нас и любит, то только за то, что нашелся слой народа, называвшийся прежде русской интеллигенцией, которая, зная западную парадигму мироощущения, вступилась не за «железный закон истории», а за «слезу ребенка», как это ни выспренно звучит в данном контексте.
Петр-реформатор безжалостной рукой заимствовал западную систему управления и систему организации армии. Частично он преуспел, создав государство, способное осуществлять обновление страны. Эта ассимиляция западной политической системы и ее военных органов оказалась успешной, позволив России продержаться до 1914 года. Великие державы Запада были вынуждены признать мировое значение русского государства, хотя их воззрения на Россию (читай западных путешественников) всегда содержали сомнение в отношении крепости континентального гиганта. Запад скептически воспринимал реформы Екатерины и Александра Второго, указывая на столь отличную от западной жизнь огромного большинства русского населения.
Но ведь существовал же русский капитализм, и его достижения между 1890–1914 годами невозможно отрицать. Как часть большого петровского (шире, романовского) эксперимента, русский капитализм дал внушительные результаты. Достаточно упомянуть Великую Транссибирскую магистраль. Но тот, кого действительно интересует вопрос, как происходила индустриализация в России, должен посмотреть глубже, чем газетные заметки или строка в энциклопедии. Он должен обратиться к документам, он хотя бы на фотографиях должен взглянуть в глаза тем, по чьим косточкам мчится транссибирский экспресс. Ни в одной стране Запада невозможно было бы построить национальную дорогу на костях налогоплательщиков, да еще этим и возгордиться. Разумеется, это можно было сделать в Африке, Индии (или в Америке, призвав рабочих из Китая). И таков он и был русский капитализм — говоривший по-французски на банкетах и кнутом на стройках.
Но он, этот русский капитализм действительно дал ощутимые результаты, и рабочий какого-нибудь Путиловского завода жил не хуже своего ленинградского потомка. По ряду причин в значительной степени рабочие высокой квалификации, живущие в столицах, были ближе к мироощущению образованной публики в отношении Запада, чем к крестьянству и рабочим менее сложных отраслей в провинциальных городах. В России к 1914 году жили 200 тысяч рабочих и специалистов из Германии. 130 тысяч австро-венгров, десятки тысяч французов, бельгийцев, англичан. В Китае тоже был Шанхай, и его европейский сеттльмент ничем собственно не отличался от Лондона. В России было каменное творение Петра, город западных обычаев, архитектуры, уровня жизни. Петру, когда он приступил к ломке прежней России и насаждению людей с психологией «любой ценой добиться результата», несказанно повезло. Речь идет о том, что Немецкой слободы и приглашенных западных специалистов на великую страну никак не хватило бы, прими эта иммиграция даже массовые масштабы. Но в руках императора Петра оказались прибалтийские провинции, жестко, по западному управляемые остзейскими немцами. Именно они и стали элитой вестернизации России. От половины до четверти высших чиновников, генералов и адмиралов в России составляли все эти Витте, Нессельроде, Дубельты, Ренненкампфы, по-западному жесткие, но преданные России. И Россия должна быть им благодарна. (Но когда ныне в России принимают законы, то почему-то никто не вспоминает, что законопослушных Нольде и Гирсов уже нет. А есть та великая, прекрасная и бесконечно иная страна, которая требует, чтобы ее понимали, а не навязывали ей с поразительной исторической слепотой то, что может быть внедрено лишь в щадящей эволюционной манере).
При всей огромности империи и блеске петербурского авангарда, политическая система России несомненно отставала от требований времени — она не смогла создать механизма, который, с одной стороны, сохранял бы духовно-культурную оригинальность России, а с другой, указал бы полутораста миллионам мужиков путь к материально достойной жизни. Государственная система имперской России в девятнадцатом столетии представляла собой неустойчивое соотношение сил — небольшую вестернизированную элиту, способ контролировать массы у которой скорее заключался не в консерватизме, а в реакции, в приверженности политическому порядку, имитирующему систему Западной Европы восемнадцатого столетия, от которой Европа давно уже отказалась. Частью реакции императорской России было проведение ограниченных по масштабам реформ, часто отменяемых, сопровождаемых политическим террором. При этом гений Петра не имел продолжения, ему наследовали самодержцы с нередко милыми манерами, но без необходимого характера. Правящий класс, решающий судьбу многомиллионной страны, демонстрировал скорее жесткость, чем компетентность — и это в условиях, когда прогресс никак «не желал» проявляться снизу, от подданных империи, вовсе не ставших еще гражданами, живущих далеко в доиндустриальной эпохе. Неадекватная элита в силу своей некомпетентности проявляла преступное безразличие к условиям жизни своего народа, заведомую враждебность к западным социальным идеям, чем и породила мощную социалистическую реакцию в ХХ веке. Плотина, созданная против прямого проникновения Запада, породила силы, создавшие внушительный обводной канал.
