Правящий класс императорской России не обладал уверенностью в себе, ясным пониманием ситуации, энергией патриотического спасения, которая позволила, скажем, британской аристократии образовать союз с нарождающейся буржуазией, создать жесткую и прочную основу нации, не потерявшей самоуважения и в то же время восприимчивой к ценностям технической цивилизации. Аристократическая элита устремилась не к союзу с буржуазией, а за царем-самодержцем, делая для русской буржуазии дело реформирования России едва ли не безнадежным. И никогда в России не было создано влиятельного «среднего класса» — гаранта стабильности, противника революции. Хранить и защищать святую Русь предоставили не авангарду нации, а государству, западное происхождение которого вызывало едва ли не естественное отчуждение.
Россия, к моменту решающего вхождения в период бурь, сохранила в себе как подлинную часть национального существования не только собственные национальные традиции, но и традиции Византии и Золотой Орды. Если цитировать Дизраэли, — «две нации в одной». Но британский премьер говорил о бедных и богатых в Англии, в России же двумя нациями были носители западной цивилизации, с одной стороны, и приверженцы Византии — Азии, оторванные от Киевской прародины массы, — с другой. Культурные различия внутри российского общества, наличие в нем двух стилей жизни — современного, прозападного и традиционного в конечном итоге раскалывали страну. Общим смыслом существования для тех и других была Россия, любовь к ней, готовность встать на ее защиту в годину испытаний. Пьер Безухов и Платон Каратаев, граф Л. Толстой и его герой Ерошка чувствуют себя соотечественниками, представителями одного народа. Их объединял даже не язык, у аристократии по-преимуществу французский, и не быт, у аристократии по-преимуществу западный. Их объединяла любовь к России. И западник Тургенев дает проникновенное описание крестьянской жизни. И славянофил Погодин отзывается об Англии столь же нежно, как о своей вотчине.
Гордость России — ее интеллигенция — никогда не признавала себя тем, чем она фактически являлась — прозападной интеллектуальной элитой, самоотверженной и воспринимающей свое отчуждение от народа почти как естественное состояние. Космополитическая в лучшем смысле этого слова, она дала миру глубоко национальных гениев от Пушкина до Чехова, каждый из которых шел вровень с идейным миром Запада, черпал в нем или создавал с его помощью свой характер и индивидуальность. Интеллектуально их родиной был фактически Запад, хотя эмоционально, разумеется, горячо любимая Россия. Блеск достижений, этого русского «века Перикла» почти заслоняет тот факт, что основная масса народа жила в другом мире, из которого прозападная сила виделась часто враждебной. 1914 год сделал предположение правилом, предчувствие аксиомой. Для 18 миллионов одетых в шинели русских их западная граница стала границей глубоко (и жестоко) враждебного мира.
Т. фон Лауэ сравнивает русских с сонмом негативно заряженных частиц, способных излучать энергию в душевных поисках, в дружбе узкого круга близких, но обращающихся к внешнему миру с демоническим самоутверждением. Этот нонконформизм, в частности, очень мешал созданию общественного консенсуса, общественного единства по воистину роковым вопросам развития России. Психологические поиски делали русских талантливыми в гуманитарных науках и безучастными к механическому прогрессу, к науке прикладного характера. Жалея свой народ, блестящая русская элита XIX-начала XX веков часто не признавала решающей, почти необратимой отсталости основной массы населения. Удобнее было найти в ней черты вселенского вселюбия, органического гуманизма. Многие в России видели эту отсталость и стремились противостоять вестернизации.
Глава пятая
На пути к катастрофе
«Россия является великой цивилизованной страной. В пределах своих границ она обладает несравненными по богатству и разнообразию ресурсами. Ее народ честен, миролюбив и нормально трудолюбив. Ее плодородные земли способны производить зерновые, достаточно чтобы гарантированно прокормить ее нынешнее население, а скот может давать мясные товары, достаточные для всей Европы; ее прибрежные воды изобилуют рыбой; у нее самые обширные в мире леса; она в изобилии имеет все базовые минералы и металлы, включая уголь, железную руду, платину и нефть… Возможно самой большой проблемой России в будущем станет ее способность к организации. Во всей многотомной массе дискуссий о русских делах доминирующей нотой является следующая короткая фраза: «Русский народ страдает отсутствием способности к эффективной организации».
Несмотря на контакты на протяжении нескольких столетий на межнациональном уровне, русские, если возможно такое обобщение, все же мало знали о Западе, а Запад — о России. Исследователи — и русские, и западные — признают это. Иммобилизм основной массы населения России затруднял знакомство, но Запад признает ограниченность и собственных усилий получить адекватное представление о России. Даже нация неутомимых путешественников и прирожденных исследователей — англичане — «никогда не были (пишет английский историк) в достаточной степени осведомлены о России и ее народе». В девятнадцатом веке самые фантастические представления России о Западе (и наоборот) исчезли, но на психологическом уровне переход от «странного к знакомому» так никогда и не был завершен.
Напомним, что с середины XVIII века позициями главного экономического партнера России овладела Британия, воспользовавшаяся благоприятными статьями торгового договора 1734 года — самого крупного и важного по тому времени для России. Примерно половину столетия британская торговля была важнейшей для России — несмотря на то, что в Семилетней войне Британия поддерживала Пруссию против России. Пользуясь благами этой торговли и имея виды на будущее, премьер-министр Питт отказался выполнить просьбу Фридриха Второго послать военно-морскую эскадру на Балтику для блокирования русских портов. Напомним, что русский флот, разгромивший турецкую эскадру в Чесменском сражении 1770 года был построен в Англии, а на борту его кораблей часть экипажа составляли англичане. Это дало России выход в Черное море. Тогда Британия считала важным для себя укрепление России в Восточном Средиземноморье, а во время войны с североамериканскими колониями Лондон желал видеть Россию активной и в Западном Средиземноморье.
Но уже тогда, в конце XVIII века в России говорили, что не желают видеть себя второй Португалией, подчиненным союзником Британии. Важный шаг в этом направлении был сделан в 1780 году, когда Россия возглавила Лигу вооруженного нейтралитета. Санкт-Петербург целенаправленно высвобождался от английского влияния, об этом говорит серия договоров со средиземноморскими странами. Договор с Британией не был возобновлен. Взаимное охлаждение произошло тогда, когда Россия овладела Крымом (крымский синдром станет постоянным элементом русско-британских отношений). Но торговля с Британией продолжала оставаться важнейшим фактором для России, настолько важным, что Россия не примкнула к континентальной блокаде, несмотря на угрозы Наполеона. Продолжение известно — борьба совместно с Британией против Наполеона.
Ситуация начинает принимать понятные для ХХ века очертания, если мы вспомним, что в своем политическом завещании Фридрих Второй указал, что движение России на Запад может быть остановлено только союзом Пруссии и Австрии. Тем не менее, в дальнейшем только протекция Александра Первого спасла Пруссию. А затем русские и немцы крушили Наполеона и XIX век стал веком переключения России с Британии на германских соседей.
