7 ноября 1942 года Сталин выступил в Москве на собрании, посвященном годовщине Октябрьской революции. Прошло семнадцать месяцев страшной войны на уничтожение, обе стороны потеряли миллионы солдат. Сталин говорил о восьми миллионах убитых немцев. Но присутствующим более всего запомнились его слова о том, что «будет и на нашей улице праздник». До этого праздника было еще очень далеко. Страна жила в страшном напряжении, она ковала оружие, учила военному делу вчерашних детей, бросила лучших своих защитников к волжской твердыне.
Немцы достаточно внимательно изучали речь Сталина, посвященную годовщине Октябрьской революции. Обратили внимание на горькие сетования в адрес изменивших решения западных союзников, отказавшихся от обещания открыть второй фронт в 1942 году. Британская армия «воюет только с четырьмя — да, четырьмя германскими и одиннадцатью итальянскими дивизиями» в Ливии. Главной целью немцев в 1942 году была Москва, для этого — для отвлечения войск от Москвы они стремились оттянуть советские силы на юг. Попытка поймать двух зайцев сразу — и Москву и нефть — привела к тому, что немцы сконцентрированы у Орла и Сталинграда. Успехи немцев на юге связаны с отсутствием второго фронта. Это был жесткий язык, но разве западные союзники не нарушили данного слова?
Между тем западные партнеры начинают сомневаться в жизнестойкости своего восточного союзника. 6 ноября 1942 года в докладе разведывательной службы президенту США за номером 48 констатируется:
«Красная Армия оказалась неспособной выбить захватчиков из города (Сталинграда. — А. К) и нацисты получают выигрыш, упорно продвигаясь к грозненским нефтяными месторождениям».
Напрасны ли жертвы России? Газета «Нью-Йорк тайме» писала в эти дни: «Американцы могут бросить взгляд на спокойные улочки своих городов и попытаться представить их в условиях страшных разрушений, которые обрушились на Сталинград. Они могут взглянуть на своих соседей и представить себе мужчин и женщин Сталинграда, сражающихся за каждую пядь земли пригородных улиц… Сталин убивает тех, кто убивал бы американцев». Вице-президент Уоллес: «Сталинград — это первая линия обороны Чикаго».
А сами союзники, как они воспользовались тем, что ношу 1942 года нес прежде всего Советский Союз?
В начале ноября 1942 года, после трех лет поражений и отступлений, английская армия наконец добилась успеха в решающей битве в египетской пустыне у Эль-Аламейна. Впервые с того времени, как Черчилль стал премьер-министром, он получил поздравления по поводу победы. Генерал Александер телеграфировал из Западной пустыни: «Пусть звонят колокола, число захваченных военнопленных превышает 20 тысяч, танков 350, орудий 400, несколько тысяч грузовиков». Разумеется, это были значительные успехи, хотя при любом сопоставлении этих цифр с теми гигантскими массами войск и техники, которые были введены в боевые действия на Восточном фронте, — это была просто незначительная операция, и этого не мог отрицать никто, в том числе и Черчилль.
По приказу Черчилля в Англии действительно ударили во все колокола. Но премьер-министр призвал трезво оценить ситуацию: «Война будет длиться еще долго, пока мы не разобьем Германию. Нам потребуется затем еще два года, чтобы разбить Японию. Мы будем держаться вместе в Америкой до тех пор, пока не установим мир в Европе, и, если я все еще буду жив, я поведу всех на битву в Тихом океане». Отметим «держаться с Америкой». А ведь не Америка крушила 6-ю армию Паулюса, которая в свое время предназначалась быть авангардом высадки вермахта на Британских островах. Да и Японию поразить можно было, только лишив ее континентального плацдарма, а это значит, что только Советский Союз мог нейтрализовать огромную армию японцев в Китае.
Успешная высадка англо-американцев в Северной Африке позволила Черчиллю уже 9 ноября 1942 г. заявить, что возникает «в целом новая ситуация, целый ряд новых возможностей для наступления против Гитлера в 1943 году». Он предполагал подготовку к вторжению в Западной Европе и нанесение ударов по Италии. Эти операции он хотел провести в сочетании с «различными формами давления» на Турцию, чтобы заставить ее вступить в войну, а также «взаимодействовать в наземных операциях с русскими на Балканах».
Именно в эти дни Черчилль провозгласил главную цель своей дипломатии. Выступая 10 ноября в Мэншнхаузе, Черчилль сказал: «Британия начала войну не для территориальной экспансии, но мы удержим все то, что принадлежит нам. И я стал первым министром не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». Намеком на то, как он реализует это свое обещание сохранить империю, было упоминание в речи о «новых связующих звеньях англоговорящих народов». Тогда же Черчилль сказал, что «это еще не конец, даже не начало конца, но это определенно конец начала». В определенном смысле это был и конец героического периода, блестяще сыгранного мастером. В серых буднях грядущего от него уже зависело все меньше и меньше. Старые доблести мужества и веры уступали место потоку индустрии, массе войск, тем макровеличинам, в которых Британия уступала с каждым годом.
Тем временем прочтенный шифр «Энигмы» давал Черчиллю бесценную возможность следить за стратегическим планированием германского командования как на Западе, так и на Востоке. В начале ноября стало ясно, что немцы, хотя они и захватили Владикавказ, не в состоянии достичь Каспийского моря или захватить Баку. Черчилль облегченно вздохнул: опасность англичанам на Ближнем Востоке уменьшалась.
Но не успела отойти на второй план одна забота, как стала возникать новая — капитальная, терзавшая Черчилля до конца войны. О дальних подходах к этой проблеме мы читаем в «невинных» по виду документах. Так, в эти дни сын премьера Рэндольф беседовал с прежним министром иностранных дел Франции Фланденом и изложил свои соображения отцу: «Мы должны атаковать Европу через Италию и Балканы. Чрезвычайно существенно, чтобы британские и американские войска достигли Вены, Бухареста и Будапешта до того, как туда придут русские». От Волги до Дуная лежали тысячи километров, на этих просторах располагались еще самые дееспособные силы вермахта, но в Лондоне уже задумались над судьбой Восточной Европы.
В это же время Черчилль размышляет над своей политикой в Азии. Он всегда считал Чан Кайши слабым правителем и в конечном счете союзником Рузвельта, а не собственным союзником. Когда Чан Кайши попросил присылки 7 британских дивизий для «помощи в возвращении Бирмы», Черчилль сообщил Рузвельту, что операции в Северной Африке и оборона Индии не позволяют помочь китайцам.
Проблема, которая прежде всего беспокоила Черчилля в ноябре 1942 года, — потери британского флота от германских подводных лодок. В ноябре было потеряно 722 тысячи тонн английских и американских судов — самая большая цифра за все время войны. Но англичане наконец-то разгадали «потерянный» год назад военно-морской вариант «Эниг-мы». Дешифровка донесений капитанов подводных лодок сразу осветила картину присутствия немцев в Мировом океане. Это позволило определить места нахождения германских подводных лодок, и после этого, с увеличением числа кораблей сопровождения, тоннаж потопляемых судов стал уменьшаться.
На заседании кабинета Черчилль зачитал слова Сталина о необходимости открытия второго фронта в 1943 году. «Наши действия в Средиземном море, как ни важны они, — сказал Черчилль, — несопоставимы с усилиями России». Черчилль определил грядущий 1943 год как «суровый и ужасный, мы должны встретить его, вооружившись твердой волей, скрепив сердце».
