Но все это отстояло в невероятно отдаленном будущем, путь в которое лежал через Сталинград. Советское руководство по достоинству оценило десант союзников на Африканский континент. Успешная высадка англо-американцев в Северной Африке позволила Черчиллю уже 9 ноября 1942 г. заявить, что возникает «в целом новая ситуация, целый ряд новых возможностей для наступления против Гитлера в 1943 году». Он предполагал подготовку к вторжению в Западной Европе и нанесение ударов по Италии.
Нужно сказать, что Черчилль достаточно быстро оценил эффект разворачивающейся Сталинградской битвы на общий ход войны. В ноябре 1942 года, в самом начале грандиозной операции, он писал: «Мне кажется уже невозможным, чтобы Гитлер мог перевести какие-либо силы с Востока на Запад. Битва на русском фронте в значительной мере изменила мировую ситуацию. Наши действия в Средиземном море, как ни важны они, — сказал Черчилль, — несопоставимы с усилиями России».
Глава германской дипломатии Риббентроп стал ощущать шаткость положения Германии в мире с высадкой западных союзников в Северной Африке. В день высадки он спешно присоединяется к поезду, везущему Гитлера на ежегодную встречу участников «пивного путча» 1923 года. На этот раз Риббентроп умоляет Гитлера позволить ему начать пробные подходы к советским дипломатам в Стокгольме, чего очевидным образом нельзя сделать без обещаний широких уступок на Восточном фронте. Гитлер резко отвел эту идею — но аргумент был особенный: мир не просят в момент слабости. Какое-то время Гитлер, видимо, обдумывал эту идею и пришел к окончательному выводу, который позже он огласил перед пивными камарадами: «Отныне и в будущем мы не будем выдвигать предложений о мире». Западные союзники оценили неисправимость нацизма. Через три месяца Черчилль в марокканской Касабланке в присутствии президента США выдвинет правило «безоговорочной капитуляции». Только такую капитуляцию примет Антигитлеровская коалиция. Борьба принимает максимально ожесточенный характер.
Гитлер двигался в Мюнхен из Восточной Пруссии на замедленной скорости из-за разбомбленных западными союзниками путей. Он увидел эшелоны с ранеными, прибывшие с Восточного фронта, и приказал задернуть занавески своего вагона. В штабном вагоне обсуждали направление, в котором пойдут союзные транспорты, только что прошедшие Гибралтар. Гитлер сказал, что на их месте он постарался бы захватить Рим — там их ничто в данный момент остановить не могло. Еду в вагоне-ресторане подавали на изысканном фарфоре. Спать фюрер отправился на рассвете.
В Германии Гитлер 8 ноября произвел оценку стратегической ситуации на традиционном сборе в «Лёвенбройкеллер», перед ветеранами нацистского движения. В громадной пивной над аркой главного зала висела неимоверных размеров свастика, над сценой свисали золотые орлы. Гитлер, в коричневой рубашке с нарукавной свастикой, буквально ворвался в знаменитую пивную под рев камарадов, певших партийный гимн «Хорст Вессель» с тройным «Зиг хайль» после. Его слова о Сталинграде запомнились многим. (В Сталинграде эта речь транслировалась по радио.) Было что послушать.
«Я хотел взять этот город — вы знаете, что мы скромные люди, — мы владеем им. Осталось только несколько небольших кварталов. Некоторые спрашивают, почему все не происходит значительно быстрее? Потому что я не хочу создавать второй Верден, а предпочитаю делать дело небольшими ударными группами… Важно то, что корабли больше не поднимаются по Волге».
Гитлер объявил, что он не Вильгельм Второй — этот слабый человек, который умудрился отдать огромные завоевания германского народа на Востоке из-за того, что кучка предателей внезапно пожелала улучшить свои отношения с Западом. «Все наши враги уверены, что Германия сдастся без четверти двенадцать, но я принципиально ничего не сдам до пяти минут первого». Германскому народу дорого обошлась эта бравада. В пять минут первого огромное государство в центре Европы на себе испытало некоторые аспекты сталинградской реальности.
«Небольшими группами», обещанными Гитлером сражающейся на берегу Волги армии, стали прошедшие курс обучения специалисты по борьбе в городских кварталах. Они стали прибывать в Сталинград после нажима Рихтгофена на Ешоннека, который обратился к Гитлеру. Эти инженерно-подрывные части, о которых уже говорилось выше, называли «пионерами»-первопроходцами. Пять батальонов «пионеров» прибыло в Сталинград. С собой они везли аккуратные упаковки динамита, автоматы, огнеметы — все для «грязной работы».
Первым обозначенным пунктом для «работы» одного прибывшего подразделения — 336-го батальона — стали окрестности завода «Баррикады». Остальные четыре батальона были распределены вдоль всей линии городского фронта. «Пионеры» были поражены колоссальными разрушениями Сталинграда. Стальные листы в разрушенных цехах странно скрипели, противник был почти не виден. Новоприбывшим объясняли, что он прячется в подвалах и выходит на поверхность через канализационную систему, что в руинах предстояло пройти практику на ориентацию. Но «пионеры» при этом проявляли самоуверенность, деловитость, углубленность в себя. Они, мол, и не такое видели в Воронеже. Вскоре после первого знакомства с местностью в месторасположении «пионеров» внезапно раздался взрыв, и новичкам пришлось хоронить восемнадцать своих товарищей. Это несколько отрезвило подрывников-«пионеров».
Прежде всего им поручено было взять два опорных пункта защитников «Баррикад»: во-первых, химический цех; во-вторых, т. н. «дом комиссаров» в нескольких сотнях метров от химического цеха (дом из красного кирпича, странным образом почти уцелевший и доминировавший над местностью). В половине четвертого утра, после стандартной артподготовки «пионеры» бросились на химический цех. Огнеметы сделали свое дело, здание попало в руки немцев. Проблему представил собой «дом комиссаров». Утром последовавшего за взятием химического цеха дня «пионеры» обрушились на него с полной верой в успех. Защитники укрылись в подвалах. В ярости «пионеры» стали заливать в подвалы бензин и поджигать его. Вниз были брошены динамитные шашки. Можно было праздновать победу, только делать это было уже некому — не раненым среди «пионеров» остался лишь один человек. Он вызвал к берегу Волги большой патруль. От немецкого патруля через три часа осталось три человека.
Пять батальонов (общим числом три тысячи человек) в течение нескольких дней потеряли треть своей силы. Но они нанесли защитникам города ощутимые удары. Погиб в схватке с ними 118-й полк, жестоким образом пострадала 138-я дивизия полковника Людникова — в ней осталось лишь несколько сот человек. Прижатый к реке, Людников просил Чуйкова о помощи. Превратности жизни известны. В Москве свирепую привязанность немцев к боям местного значения теперь едва ли что не приветствовали. Глядя в одну сторону, враг терял полный обзор, терял широкую картину, в которой местные успехи «пионеров», поджигавшие страсти руководства 6-й армии, являлись фактическим условием неприметного броска трех фронтов к горлу волжской группировки вермахта.
9 ноября наступила холодная погода — минус 18 градусов. Немцы начали мерзнуть в окопах, советские солдаты оборачивались глазами на реку — стоит Волге начать замерзать, и подвоз с левого берега остановится. Чуйков: «Теперь нам придется вести войну на два фронта: враждебная река сзади и враг, атакующий впереди». Оставалось изучать систему германской сигнализации и использовать немецкие сигнальные ракеты для вызова огня германской артиллерии на германские же позиции. 11 ноября немцы в последний раз масштабно атаковали позиции 62-й армии. Снова традиционный авианалет, рухнули последние трубы в промышленной зоне. Целью, а затем и центром наступательных операций стал химический комбинат «Лазурь» и все та же железнодорожная станция. Уже привычная картина: несколько взятых немцами зданий вскоре были отбиты людьми Батюка. Жестокая то была сеча — по тридцать патронов на каждого солдата и по пятьдесят граммов хлеба в день. 12 ноября немцев остановили в семидесяти метрах от Волги. Взвод, в котором осталось лишь четверо, послал нарочного с запиской: «Перед нами крупные силы противника. Открывайте огонь по нашей позиции. Прощайте, товарищи, мы не отступили».
