На плане Берлина были, как уже говорилось, указаны все основные объекты германской столицы. Маршал обернулся к окружающим: «Посмотрите на объект № 105. Кто первым выйдет к рейхстагу? Чуйков и его 8-я Гвардейская? Катуков и его танки? Берзарин и его 5-я ударная армия? А может быть, Богданов с его 2-й гвардейской?» Довольно неожиданно Катуков сказал: «Если я воьму объекты № 107 и 108, я одним махом захвачу Гимлера и Риббентропа!».
Весь день шло обсуждение. Артиллерию подвозили в леса. Танки становились в позицию, чтобы помочь артиллерии. Резиновые лодки и плоты подтаскивались к холодной воде. Конвой за конвоем подвозили бое-припасы. Скорость была такова, что Красная Армия впервые подтягивала дополнительные части самолетами. Но дату знали единицы.
А американские «шерманы» получили приказ продвигаться на восток и быстро покрыли немало километров по пути к Эльбе, пока впереди не показался мост. Если американцы возьмут его, то до Берлина будет 11 часов ходу. Но на расвете 12 апреля, когда американские инженеры подбирались к критической важности мосту, охрана взорвала мост Шенебек. Американская разведавиация хорошо видела Берлин, его пригороды, его заводы и площади. Первым показался Шпандау.
Именно в это время Эйзенхауэр спросил своего заместителя Бредли: «Сколько бы нам стоило взятие Берлина?» Брэдли раздумывал над этим вопросом уже много дней. И он ответил: «Я думаю, это стоило бы нам 100 тысяч человек». Эйзенхауэр молчал — «Слишком большая плата за престиж».
Маршал Конев расположил свою штаб-квартиру в замке, склонившемся над рекой на окраине Котбуса. Редкие снаряды тревожили его в этом старинном и тихом уголке, где маршал знал только одну страсть — о ней он детально говорил двум своим лучшим полководцам, Рыбалко и Лелюшенко. Основную атакующую колонну на его фронте обслуживала 2-я воздушная армия генерала Красовского — шесть авиационных корпусов и дивизия дальней авиации (всего 2150 самолетов). Но для Конева наибольшую важность представляла работа инженеров и саперов — именно они должны были помочь ему форсировать Нейссе. И Конев — нет сомнения — смотрел налево, где в сорока километрах к северу текла Шпрее. Она вела к германской столице, и пройти по долине этой реки было его мечтой.
Конев был полководцем иного, не похожего на Жукова склада. Он уже определенно знал последовательность своих действий. Его надежда покоилась на моторах, броне и орудиях танковых армий Рыбалко и Лелюшенко. Оба получили приказ маршала в своем рывке «забыть» о пехоте и смотреть только на спидометры и в танковое жалюзи — вперед и вперед, обходя пункты германского сопротивления, орудия, доты, бункеры. Скорость назовет победителя в этой самой страшной в мире гонке, к концу которой придут, увы, не все. И при этом нужно сказать, что никогда, начиная с августа 1941 года, советское командование не преуменьшало способностей и возможностей частей вермахта. В отношении потенциала германских войск царило порожденное унизительным опытом общее понимание — это страшный противник. Никаких иллюзий на этот счет. А наступающему втрое сложнее, он должен преодолеть врага будучи открытым и уязвимым. Немцы ошибок не прощали.
Стало почты традицией подавать соперничество двух самых выдающихся советских военачальников — маршалов Жукова и Конева — как соревнование «официоза» и «вольного стрелка», первого заместителя Верховного Главнокомандующего и человека боевого успеха, полагающегося только на себя. Это несправедливо. Жукова судьба бросила на дыбу — взять Берлин в лоб, преодолевая германские укрепления на германской земле, построенные специально, чтобы преградить путь наступающей на Берлин армии самыми искусными из действовавших в ту пору германских военачальников. Хейнрици был достойным противником, серьезным, хладнокровным и опытным. Конев был блистательным полководцем, но в данном случае ему досталась относительно несколько менее сложная задача. Коневу улыбнулась военная удача — немцы не ждали его обходного маневра, и танки 1-го Украинского фронта лихо готовились решить свою задачу. Не забудем и о страшном психологическом прессе: Жуков был обязан взять германскую столицу, а Конев — только в том случае, если ему повезет. Зная характер Сталина, можно удвоить гнет этого коэффициента.
Генерал Рейнхард Гелен, глава разведки ОКХ привел в своих ежедневных данных допрос солдата Красной Армии из 49-й стрелковой дивизии «который сказал, что главная наступательная операция начнется в течение ближайших пятидесяти дней». Пленный из 79-го корпуса, взятый в плен близ Кюстрина, сказал, что «главное — взять Берлин раньше американцев». В тот же день Сталин принял американского посла Гарримана и сказал, что главный удар наступающих армий будет против Дрездена, а не Берлина.
Штурм
14 апреля Жуков провел широкомасштабную разведку боем. Его войска вошли в передовую линию германской обороны. Жуков трепетал перед тем, что немцы могут раскрыть час его выступления. Он сознательно сократил период артподготовки (по плану от 8 апреля — до 10 минут; затем 10 минут била артиллерия малого калибра, потом еще 10 минут фронтовой артподготовки). Увы, военная судьба коварна, случилась фатальная неудача. Плененный близ Кюстрина советский солдат рассказал допрашивающим германским офицерам, что данное наступление «ненастоящее», что подлинное грядет в ночь с 15 на 16 апреля. Готхард Хейнрици был убежден, что это правда. Даже переставший верить во что бы то ни было Гитлер склонялся к тому, чтобы поверить в это. В результате 9-я армия генерала Бюссе была в краткие оставшиеся часы ночи с 15-го на 16-е отведена на вторую линию обороны.
В этот день Гитлер распорядился: «Всякий, кто отдаст приказ отступать, должен быть расстрелян на месте». Он уволил своего персонального врача и министра здравоохранения Брандта, когда узнал, что тот отослал свою семью в Тюрингию, в которую входили американцы.
Дух ожидающих решающего боя войск был исключительно высок. Никто не обольщался относительно степени выживаемости, идя под вражьи стволы, но чувство долга, патриотизма, желание сделать буквально невозможное было ощутимо. Разлита была в воздухе и гордость за огромную силу, которую ковал стар и млад в тылу. Стоило только оборотиться — и видна была немыслимая концентрация артиллерии и движущейся техники. Но советская разведка так и не получила бесконечно необходимых сведений о второй и третьей линиях обороны немцев; немцы сохранили в тайне позиции смертельных для танков 88-мили-метровых орудий и другие точки обстрела.
В эту ночь не спал практически никто. Люди буквально дрожали от возбуждения. Все ждали четырех утра. Офицеры объясняли своим (уже многоопытным) солдатам боевую задачу. Все вокруг в последний раз проверяли оружие. Громадные орудия расчехлили. Орудия 203-миллиметрового калибра грозно взирали в небо. Мощные прожекторы стояли на расстоянии 70 метров друг от друга и на разном расстоянии (от 100 до 300 метров) от линии фронта. Идея ослепить противника лучами прожекторов, атакуя ночью, пришла к Жукову спонтанно. Он опробовал эффект освещения на советских частях — получилось внушительно. Позади всех стояли 400 «катюш». Гвардейские части повторяли клятву сражаться с честью.
В бункере над Кюстрином Жуков вглядывался в темноту. Но Чуйков был верен себе, он пил чай и предпочитал не суетиться. Его командный пункт стоял на песчаном холме над деревней Райтвайн на западном берегу Одера. Большой путь от волжских утесов. Время неумолимо приближалось к 5 часам по московскому времени. Жуков прибыл на командный пункт Чуйкова — но кто любит начальство в час перед атакой? Жукову налили очень крепкого чая. В передних окопах бойцы докуривали последние самокрутки. Увы, для очень многих из них они были действительно последними.
