Между тем Сталин, как это ни странно, задушив собственную бешеную гордость, становился все обходительнее. Германский посол фон Шуленбург 13 апреля 1941 года, описывая обстоятельства отбытия из Москвы японского министра иностранных дел Мацуоки, подчеркивает «замечательную дружественность манер», проявленную Сталиным в отношении не только японцев, но и немцев. На вокзале, провожая Мацуоку, «Сталин повернулся к исполняющему обязанности германского военного атташе полковнику Кребсу, удостоверился, что это немец, и затем сказал ему: «Мы всегда будем друзьями с вами — что бы ни случилось!»
Германский уполномоченный в делах фон Типпельскирх посчитал необходимым срочно уведомить Берлин о демонстративном поведении Сталина на вокзале, ибо это приобретало особое значение «в свете постоянно циркулирующих слухов о неизбежном конфликте между Германией и Советским Союзом». Проявляя нарочитую дружественность, советское правительство безоговорочно приняло тот вариант советско-германской границы, который выдвигался немцами (это произошло 15 апреля 1941 года). Гибкая, склонная к компромиссу позиция Советского Союза, отметил Типпельскирх, «весьма примечательна».
Окружающие, прошедшие страшную школу 30-х годов, вольно или невольно подыгрывали Сталину. Глава ГРУ генерал Голиков инструктировал (!) резидентов заграничных филиалов: «Все документы, сообщающие о возможной войне, должны рассматриваться как подделки, имеющие британское или даже немецкое происхождение». Голикову было запрещено обсуждать свои данные с наркомом Тимошенко и начальником генштаба Жуковым.
Заведомая готовность к компромиссу
Но самый большой восторг по поводу дружественности Кремля выражал германский представитель на торговых переговорах Шнурре. Он, ликуя, сообщает 5 апреля в Берлин, что охлаждение января-февраля уступило место безусловной сердечности, выразившейся в подписании торговых соглашений, в поставке сырья, причем «это особенно касается зерна, нефти, марганцевой руды, неметаллических руд и драгоценных металлов». Просьба об увеличении поставок каучука получила немедленный положительный отклик — выделено несколько дополнительных эшелонов с Дальнего Востока. Шнурре в высшей степени доволен: «Заказанные сырьевые поставки осуществляются русскими пунктуально, несмотря на тяжелое бремя, которым ложатся эти поставки на них… У меня сложилось впечатление, что мы можем увеличить экономические запросы в Москве, выходя даже за пределы соглашения от 10 января, с целью обеспечения германских потребностей в продовольствии и сырье».
В то же время германские поставки продукции машиностроения с каждым месяцем 1941 года замедлялись. Следует сказать, что внутри Германии были силы, выступавшие в поддержку дружественных отношений с СССР, или, по крайней мере, против восточной авантюры. К ним принадлежала часть офицерства и дипломатического корпуса. Этого мнения придерживался, в частности, посол Германии в СССР граф фон Шуленбург. У германского посла сложилось твердое убеждение в мирных намерениях советского правительства. Именно в этом хотел убедить Шуленбург Гитлера во время их встречи 28 апреля. «Россия очень чувствительна к слухам о германском нападении. Я не могу поверить в то, что Россия когда-либо атакует Германию… Если Сталин не был в состоянии выступить вместе с Англией и Францией в 1939 году, когда обе они были еще сильны, то определенно он не примет такого решения сегодня, когда Франция сокрушена, а Англии нанесены суровые удары. Наоборот, я уверен, что Сталин готов пойти на еще большие уступки нам».
Во время аудиенции с фюрером он постарался убедить того в политической и иной целесообразности тесных советско-германских отношений, в том, что СССР намерен всячески сохранять дружбу с Германией. По поводу закрытия в Москве посольств завоеванных немцами стран посол Шуленбург писал в Берлин 12 мая 1941 года: «Эти проявления намерений правительства Сталина строго рассчитаны… на ослабление напряжения в отношениях между Советским Союзом и Германией и на создание более благоприятной атмосферы на будущее. Мы должны иметь в виду, что лично Сталин всегда был сторонником дружественных отношений между Германией и Советским Союзом».
Поддержкой этих взглядов характеризовалась позиция государственного секретаря по иностранным связям Вайцзеккера. Он убеждал политическое руководство не поворачивать с запада на восток, с британского направления на советское. Он считал, что конфликт с СССР лишь подорвет силы вермахта, заставит Германию рассредоточить свои войска, но не ослабит противостоящих англосаксов. Вайцзеккер писал Риббентропу: «Если бы каждый русский город, обращенный в пепел, был бы для нас столь же ценен, как потопленный британский корабль, я бы выступил за начало германо-русской войны этим летом. Но я полагаю, что мы будем в России победителями только в военном смысле и потеряем при этом экономически».
Но Гитлер 30 мая утвердил точную дату начала войны против Советского Союза — 22 июня.
Шуленбург 6 и 7 июня снова убеждал свое руководство: «Россия будет сражаться только в том случае, если будет атакована Германией… Русская политика, как и прежде, направлена только на то, чтобы иметь возможно наилучшие отношения с Германией… Все наблюдения показывают, что Сталин и Молотов делают все, чтобы избежать конфликта с Германией. Поведение советского правительства в целом, равно как и отношение прессы, подтверждает эту точку зрения. Лояльное выполнение экономического договора с Германией говорит о том же». Все эти послания со свидетельствами желания Сталина сохранять дружественные отношения с Германией не оказали ни малейшего влияния на Гитлера.
У фюрера были свои особенности восприятия информации. Так, Гитлер в целом считал разведку «бессмысленным занятием». Не большим было уважение к дипломатам. Когда граф фон Шуленбург в критический час — 28 апреля 1941 года — прибыл в Берлин с меморандумом, призывающим к сдержанности, он попросту встал, положил документ в ящик своего стола, пожал послу руку и поблагодарил за интересное экспозе.
Гитлер, в частности, вопреки всему, не верил в быструю и эффективную мобилизацию в СССР — в этом ему «помогли» оценки Генерального штаба. В то же время попытки уверить его в миролюбии русских наталкивались на контраргументы: «Какой дьявол заставил русских заключить договор о дружбе с Югославией?» От волнения Гитлер стал спать всего 3–4 часа в сутки. Его внутреннее напряжение передавалось окружающим.
В Москве тоже росло напряжение. Раздражительность Сталина была видна многим. В начале мая Сталин занял пост Председателя Совета Народных Комиссаров — это очевидный показатель того, что он чувствовал приближение кризиса и был готов взять на себя ответственность. Сталин был явно недоволен развитием отношений с Германией. Частично он возлагал вину на Молотова. Мнение Шуленбурга было таково: «Определенно можно предположить, что Сталин сам поставил перед собой политические цели огромной важности… которые он надеется достичь собственными усилиями. Я твердо верю, что в международной обстановке, которую он считает серьезной, Сталин поставил перед собой цель предотвращение конфликта Советского Союза с Германией». Затем последовала кампания, совершенно, очевидно, рассчитанная на то, чтобы сохранить дружбу Германии.
