По совету президента Рузвельта японская делегация обсуждала проблемы одну за другой, чтобы оставить самые сложные напоследок. И этот критический момент наступил 15 августа, когда на повестке дня стала тема Сахалина. Японцы требовали либо остров, либо огромный выкуп — до 150 тысяч фунтов стерлингов. Атмосфера на переговорах стала грозовой, когда японская делегация потребовала ограничения Тихоокеанского флота России. Тут конференция приблизилась к кризису.
Кризис в переговорах
Первым признаком серьезного конфликта на переговорах стало прибытие 18 августа к Рузвельту, в его летнюю резиденцию в Ойстер-Бей Кентаро Канеко. Согласно его сведениям, переговоры зашли в тупик из-за спора о Сахалине и контрибуциях.
Витте направил поток своей неудержимой речи и только-что завоеванной популярности у американской прессы на обличение жадности японцев, готовых ради денег, ради контрибуции пролить еще моря крови. Он психологически прижал к стене Комуру, отказываясь жертвовать и территориями и деньгами. Японцы уже не посягали на статус Владивостока и стали называть контрибуции «возмещением расходов». Витте не ослаблял, а укреплял российские позиции. Он не соглашался даже обсуждать статус Сахалина, который был им назван «часовым у наших ворот». Он соглашался лишь на увеличение экономических возможностей японцев на острове.
Не стал ли Витте жертвой собственного своеволия? Рузвельт попросил узнать о мнении российского суверена. Сам он рекомендовал отдать японцам южную половину острова, а за северную заплатить. Поздно вечером одного из дней конференции Рузвельт получил известие от посла Мейера из Петербурга — Витте действует в согласии с волей императора. Николай Второй в Царском Селе сказал, что о Сахалине не может быть и речи, что Россия готова продолжать войну. Платить контрибуцию означало бы признать то обстоятельство, что «отечество повержено». Россия же не повержена.
В такой ситуации Рузвельт сказал Канеко (другу по Гарварду), что, если нужно, он лично обратится к царю, и будет рассчитывать в этом давлении на Николая Второго на помощь кайзера Вильгельма Второго и французского президента Лубэ. Канеко, по достоинству оценив содействие Рузвельта, возвратился в Нью-Йорк удовлетворенным. Но явился Шпек фон Штернберг, и его слова стали грозить отнятием у Рузвельта международной славы. Германский посол сообщил о желании Англии и Франции выступить посредниками в том случае, если это не удастся американскому президенту. Теодор Рузвельт немедленно убедил Герберта Пирса разбудить барона Розена с предложением русской делегации прибыть к Рузвельту во второй половине следующего дня — кризис заставил забыть об этикете.
Президент США не мог уже смотреть безучастно на течение переговоров. Их неудача била и по его престижу, ему нужно было смелее вмешиваться в застопорившиеся дела, ему нужно было искать любой возможный компромисс.
Розен прибыл в четыре часа пополудни следующего дня и увидел президента Рузвельта играющим в теннис. Прекрасный белый спортивный костюм подчеркивал загар президента, явно стремившегося выглядеть невозмутимым — по ходу беседы президент периодически возвращался на корт, он явно хотел продемонстрировать максимальную непринужденность. Но блеск в глазах выдавал серьезность: тупик на переговорах отбросит тень на их организатора.
Речи президента, в отличие от костюма и теннисного азарта, были предельно серьезными. У России на переговорах в Портсмуте выявились три главные проблемы: плененные военные корабли; потенциальные ограничения Тихоокеанского флота; контроль Японии над Сахалином. Согласно сведениям президента, японцы способны сделать уступки по двум первым пунктам, но, что касается японского контроля над Сахалином, то здесь Токио будет стоять до последнего. Царь должен смириться с неизбежным. Сахалин для России потерян. Рузвельт привел пример, который казался ему убедительным — провел параллель с американским присутствием в Панаме. «Мы, американцы, удобно устроились в Панаме и не покинем ее». Следовало полагать, что и японцы удобно устроились на Сахалине.
Розен не намерен был оспаривать американскую логику, его интересовал предел американской поддержки японских требований. Следовало знать те крайние меры, на которые готов дойти Рузвельт в оправдании японских притязаний. Представлялось, что Рузвельт уже знает о туманных намеках Витте по поводу возможности раздела острова. Относительно этого вопроса Рузвельт попросил передать царю не предложение, а «идею, выраженную в частной беседе»: Россия должны купить северную часть Сахалина. Это поможет избежать унизительного упоминания о контрибуции, в то же время Токио оценит такой подход, предлагающий ему репарации под другим именем. Переговоры получат второе дыхание, страсти остынут, нерешенные более мелкие вопросы можно будет передать дружественным арбитрам.
Нервы Розена тоже были на пределе. Он вежливо поблагодарил президента и пообещал передать дружеское предложение в Петербург. Витте 21 августа передал слова Рузвельта Владимиру Ламздорфу со следующим комментарием: «Если мы желаем в будущем жить в мире с Америкой и Европой, мы обязаны со всем вниманием отнестись к словам Рузвельта».
Следует отметить, что президент не был уверен в Розене и Витте (давших ему личное обещание передать американские предложения царю), поэтому он попросил американского посла Мейера продублировать предложение в личном обращении к Николаю Второму. «Я искренне прошу Ваше Величество поверить в мой совет. Я говорю как искренний доброжелатель России и даю вам совет так, как если бы был русским патриотом и государственным деятелем… К моему удивлению и удовольствию я узнал, что японцы готовы вернуть северную часть Сахалина России, получая в этом случае значительную сумму за возвращение территории и возвращение русских военнопленных. Мне кажется, что добытый таким образом мир будет и справедливым и почетным… Если мир не будет заключен и война продолжится, финансовое бремя, падающее на Японию, возможно, будет суровым, но, в конечном счете, Россия может потерять те восточносибирские провинции, которые были завоеваны для России героизмом ее сынов на протяжении последних трех столетий. Предлагаемый мир оставит России старые русские границы абсолютно нетронутыми. Единственным изменением будет овладение Японией той части Сахалина, которая принадлежит ей всего тридцать лет. Учитывая, что Сахалин — остров, исходя из реалистических предположений, трудно представить себе, что русские отвоюют его, учитывая крах их флота; владение же его северной половиной явится гарантией безопасности Владивостока и владения Восточной Сибирью Россией. Мне кажется, что требования защиты национальных интересов, военной выгоды и общего гуманного мировидения делают в огромной степени мудрой и справедливой для России необходимость заключить мир, руководствуясь вышеизложенными идеями».
Следует напомнить, что Рузвельт писал монарху, который уже провозгласил, что не даст «ни рубля репараций, ни пяди земли». Теодор Рузвельт передал копии своего послания немецкому и французскому послам. Более «разжиженная» версия была вручена барону Канеко, с таким добавлением: «Полагаю, что обязан сообщить вам о сомнениях, выражаемых друзьями Японии относительно возможности для Японии продолжать войну только ради большой контрибуции». Продолжение войны Японией, не достигшей договоренности только лишь по денежному вопросу, грозит ей отчуждением мирового общественного мнения. Даже если Япония завоюет всю Сибирь, это не заставит русских раскошелиться. Россия, связав себя словом, все равно не откажется от принципа не платить денег, а «весь цивилизованный мир поддержит ее в этом решении». Рузвельт потребовал от своего японского адресата, чтобы данная точка зрения была доведена до сведения японского правительства.
