Иными словами, в современной социальной и культурной мысли существовало молчаливое согласие относительно того, что люди обычно принадлежат к одной и только одной нации, одной и только одной расе, обладают одной гендерной и одной сексуальной ориентацией и что все эти аспекты четко и ясно описывают определенную сторону их бытия
[6]
. Считалось, что люди естественным образом жили в одном мире в одно время, вели один образ жизни, говорили на одном языке и сами как индивиды представляли собой единичные, целостные сущности. Все эти предположения прочно закрепились к концу XIX века, и все они кажутся проблематичными.
Двумя другими направляющими посылками в современном осмыслении вопросов идентичности являются посылки о том, что индивиды в идеале стремятся достичь максимально целостных идентичностей и что для этого они должны жить в непротиворечивых, единообразных культурах или жизненных мирах. Это одна из причин того, почему националистические лидеры обычно утверждают, что, для того чтобы быть полностью свободными индивидами, людям необходима своя, самостоятельная нация. Например, считается, что люди должны жить в одной культуре в одно время; говорить на одном языке; придерживаться одних и тех же ценностей; быть преданными государству. Но почему? Не на основе исторических или сравнительных данных. Напротив, на всем протяжении истории и даже сегодня нередко встречается многоязычие; встречаются люди, движимые одновременно различными мировоззрениями (не в последнюю очередь религиозным и научным), люди, способные считать себя членами совершенно по-разному организованных общностей — от семей до местных общин, государств или провинций, наций и международных организаций — и воспринимать себя через разные идентичности в разное время или на различных этапах жизни. Цивилизация процветала и в полиглотских и более гетерогенных империях, и в космополитических торговых городах. На самом деле националистическое видение внутренне единообразных и четко ограниченных культурных и политических идентичностей часто бывает вызвано и поддерживается борьбой против более богатой, более многообразной и более случайно пересекающейся игры сходств и различий.
Современность, по иронии судьбы, сопряжена одновременно с попыткой «прояснения» и «усиления» идентичностей и созданием намного более широкой области культурных различий — как вследствие расширения охвата и коммуникационной простоты взаимодействия, несмотря на различия, так и вследствие поощрения новых свобод в культурном творчестве. Она не была эпохой простого единообразия, а включала в себя противоречивые тенденции. Идея, что люди «естественным образом» чувствуют себя как дома в самоочевидном гомогенном сообществе, оспаривается созданием государств и культурных областей, слишком больших и дифференцированных, чтобы быть организованными в виде единых сообществ. Дом, как известно, — это место, где тебя всегда готовы принять. И важно, что именно из этого чувства обладания домом многие люди выводят идеи о принадлежности к нации. Даже когда это чувство обладания домом напрямую не связано ни с одним определенным «националистическим» политическим проектом, оно служит мощной основой для таких проектов; оно подготавливает почву для мобилизации людей, солидарных с остальной «своей» нацией; оно способствует идентификации с нацией, которая делает привлекательным представление о ее превосходстве, так как оно предполагает определенное превосходство для тебя самого. В этом отношении политика национализма всегда содержит в себе внутреннюю, связанную с принятием официальных образов нации, и внешнюю составляющие. Поэтому она не является удовлетворительным ответом на человеческие различия, позволяющим каждому человеку найти группу, в которой он будет чувствовать себя как дома. Несомненно, это ощущение пребывания у себя дома весьма привлекательно. Но оно должно по крайней мере уравновешиваться достоинствами публичного пространства для взаимного общения, несмотря на различия, как внутри национальных групп, так и между ними
[7]
.
В конце XIX века, когда глобализация политической и экономической организации и мировые течения культуры достигли беспрецедентного уровня, стремление организовывать социальную жизнь с точки зрения четких границ, национальных идентичностей и эссенциалистских культурных категорий также достигло своего пика. Именно тогда националисты в Европе начали решительно выступать за ограничение иммиграции, и именно тогда они выступили против социализма отчасти потому, что он был интернационалистским (Хобсбаум 1998: 195–196). Именно в этот период оформился современный антисемитизм. И именно в этот период национализм стал чаще всего отождествляться — в европейском контексте — с движениями за отделение, а не объединение существующих государств (Carr 1945: 24–25). Никогда прежде не делалось большего акцента на автономии национального государства или способности идеи нации определять крупные коллективные идентичности. Но это произошло именно тогда, когда мир стал бесспорно интернациональным. В этом может заключаться определенный урок для нынешней эпохи, когда ускорение глобальных процессов накопления капитала, стремительное глобальное распространение технологий, почти одновременное распространение культурных продуктов и огромные волны миграции привели многих к убеждению, что национальное государство скорее всего растворится в тени истории.
Сложное явление, множественные причины
Исследователи предлагали множество объяснений национализма. Он объяснялся как результат сохранения этнических идентичностей (Гирц 2004; Smith 1986; Hutchinson 1994), политических и культурных изменений, связанных с индустриализацией (Gellner 1964; Геллнер 1991), сепаратистских ответов на неравномерное экономическое развитие со стороны жителей периферии интегрированной экономики государства (Hechter 19 7 5), опасений насчет статуса и ressentiment новых элит, притязающих на отличие от старых элит или от своих соседей (Greenfeld 1992) и изобретения идеологии для легитимации государств при капиталистических экономических отношениях (Хобсбаум 1998) или для усиления централизации и единства, связанного с государственным строительством (Tilly 1975, 1990; Mann 1993, 1995). Все эти и другие факторы способствовали возникновению националистических движений и распространению националистического дискурса. Но ни один из них не объясняет его полностью. На самом деле, признание какого-либо из этих факторов «главной переменной», объясняющей национализм, делает объяснение редукционистским. Такое объяснение неспособно ухватить все, что можно вполне обоснованно считать национализмом, произвольно сводя национализм к чему-то еще, обычно чему-то меньшему, хотя и проще измеримому. Эти факторы объясняют различные содержания национализма или процессы, связанные с национализмом, но они не объясняют форму нации или самого националистического дискурса.
