– Ложись… – скомандовал чеченец.
Док Доусон эту команду выполнил сразу и почти с удовольствием. И только когда на земле оказался, спросил:
– Что?
– Идёт кто-то… – сказал Берсанака не шёпотом, но нормальным голосом, из чего полковник сделал вывод, что идёт кто-то не слишком близко к ним. – Много людей…
Ещё минуту они вслушивались в ночь.
– Давай-ка вернёмся и выше поднимемся… – решил Берсанака. – Здесь проход самый удобный. Они здесь пойдут…
– Кто? – не понял Док, потому что он никого не видел и не слышал.
Берсанака даже отвечать не стал, а сразу заспешил по уже пройденному пути в обратную сторону, обошёл кусты, как газонная клумба обложенные мощными камнями-валунами, и за этими камнями нашёл убежище, где их трудно было заметить даже днём, не то что ночью.
– Отдыхай пока…
– Кто там идёт? – снова спросил Доусон, но вопрос не помешал ему начать серьёзную перевязку. – Я, честно говоря, никого не увидел и не услышал…
– Колонна… В нашу сторону. Я думаю, сработал эффект подземелья. Армейцы вызвали из села остальных «краповых», чтобы прочистить всё подземелье. Будут нас под землёй искать, будут стены взрывать… Это надолго… И пусть ищут, пусть взрывают… Нам туда хода нет. У нас пока другие дела.
– И первое из них – тихо пропустить колонну… А потом?
– Я знаю, где нам спрятаться. Там нас точно не будут искать. Я даже два места знаю…
– Где?
– Первое – дом моего отца. Мой то есть дом, как старшего сына. Там давно уже никто не живёт. У федералов не хватит ума сообразить, что я могу в этом доме прятаться. К сожалению, нам в другое село надо… Но и там тоже есть где спрятаться.
– Где? – повторил Док Доусон тот же вопрос.
– Я отведу тебя туда. Увидишь. Надо пользоваться тем, что нам послал Аллах…
– Кому послал?
– Нам, горцам…
– А что он вам послал?
– Умение хранить честь… Есть старинные законы, которые формируют кодекс поведения мужчины. Не все эти законы соблюдают, но есть люди, которые соблюдают. К такому человеку мы и пойдём. Он нас спрячет, и у него нас искать не будут…
* * *
Колонна «краповых» совершала марш-бросок. А это не самый тихий способ передвижения. И полковник Доусон через минуту тоже услышал шум, хотя не сразу понял, что это такое. У Берсанаки, очевидно, слух был более тонким и более тренированным, потому что он не только звуки уловил, он издали сумел определить характер этих звуков. А это было непросто, как понял Док.
«Краповые» шли быстрым шагом, потом послышалась команда, и они перешли на бег, не нарушая строя. Опять из-за туч луна на какое-то мгновение показалась и хорошо осветила колонну спецназа внутренних войск, тяжело дышавшую единым организмом и пробегавшую как раз под камнями, отделяющими их путь от зарослей голых кустов.
– Было бы время, можно было бы на их пути мину поставить… – с сожалением, но и с одновременной высокомерной насмешкой, свойственной вообще всем чеченцам, прошептал Берсанака. – Они под ноги не смотрят… Разве что командир и первый ряд. Остальные смотрят в спину бегущему впереди… Если первые что-то заметят и переступят, то среагировать не успеют. Не успеют других остановить. Я дважды ставил так. В первый раз рядом с гарнизоном. Знал, где солдаты тренируются. Восемь человек положил… Второй раз на празднике. Духовой оркестр взорвал… Под музыку… Весело было… Там полтора десятка полегло… Эти вообще ничего под ногами не видели… Я видел, как они водку хлестали, как воду. Без выпивки играть не умеют… Эх, с колоннами работать – одно удовольствие…
Полковник Доусон не остановил эти откровения. Берсанака говорил тихо, а пробегающие внизу «краповые» взбирались в гору и дышали так тяжело, что, кроме своего дыхания, ничего, наверное, не слышали. Но мечты Гайрбекова Дока интересовали мало. Для него самого такой взрыв ровным счётом ничего не значил и не прибавил бы ему авторитета в глазах начальства, поскольку грубой работой положено заниматься террористам. А вот удел разведчиков-диверсантов – работа более тонкая, просчитанная в последствиях, и делается она, как правило, чужими руками. А уж тем более, если грубая работа может сорвать основное задание, связываться с такими проходными моментами вообще не стоит. И потому мечты Берсанаки следовало изначально пресекать, в корне…
– Не забывай, что мы здесь не для этого… – спокойно заметил Доусон.
Берсанака промолчал. Когда следовало, он всегда умел или подчиниться, или, в крайнем случае, промолчать…
* * *
Они даже не стали дожидаться возможных отставших от общей колонны бойцов. Если кто-то отстал, что порой случается – отстают слабейшие, то это его персональная беда, а их проблема будет только в том, чтобы спрятать труп. Но это не великая проблема. Лес слишком большой, чтобы можно было его весь обследовать, и слишком много там уже оттаявших мест, которые дают возможность и самому пройти, и труп перенести туда, где его не сразу найдут, если найдут вообще. А заметить, а ещё раньше – услышать отставшего можно легко. Отстаёт человек, у которого дыхания не хватает для поддержания темпа. Следовательно, дышит он, как паровоз, и слышно его должно быть издалека. Ночь звуки разносит хорошо и предупреждает о встрече с тем, кому эта встреча может стоить жизни. Берсанака даже желал, чтобы у «краповых» оказался кто-то отставший, чтобы сорвать своё неважное настроение на этом человеке. А какое может быть настроение после потери Гойтемира – понятно. Но всё же и любому отставшему тоже может хватить времени на то, чтобы нажать на спусковой крючок автомата раньше, чем это сделают Берсанака или Док Доусон. Для стрельбы навскидку не нужно ровного дыхания с задержками в момент самой стрельбы, как это требуется при выцеливании противника…
И потому, хотя и двигались быстро, Берсанака с полковником об осторожности не забывали и через небольшие промежутки времени останавливались, чтобы прислушаться. Причём не забывали слушать не только то, что впереди, но и то, что осталось у них за спинами. Там ещё один взрыв прогремел. Снова, как Гайрбекову показалось, на главном холме. Он уже и не вздыхал, смирившись с потерей такого капитального убежища, которым даже и попользоваться всерьёз не успел. Но это убежище было летним, и зиму здесь пережидать было бы трудно. Потому и оставлял его до лета. Лето прийти не успело, и убежище потеряно. Ну и пусть… Главное – дело сделать…
Вот потеря старого боевого коня Гойтемира вызывала в груди щемящее чувство. Сложно было представить, что Гойтемира больше не будет рядом. Гойтемир был последним, на кого Берсанака мог положиться полностью. И не представлялось, что в следующий раз он придёт сюда, в родные земли, уже без Гойтемира. И придёт ли вообще? Но этот вопрос не решается на ходу. На ходу следует другие вопросы решать.
Вообще-то Берсанака однажды приходил в Чечню летом и без Гойтемира, когда у того плохо срасталась и постоянно гноилась простреленная кость в плече и его положили в грузинский госпиталь войск МВД, где сделали четыре операции, чтобы рука работала нормально. И тогда поездка была для Берсанаки неудачной и тоскливой. Впечатление было такое, что он сам работал без руки. Гойтемира ему очень не хватало. И, конечно, он понимал, что и впредь Гойтемира будет не хватать, но ни минуты не сомневался в том, что поступил правильно, пристрелив своего раненого и уже обречённого помощника. Плен, следствие, суд, «зона» – об этом Берсанаке было бы тяжелее думать, чем о смерти Гойтемира. Нести его на себе возможности не было, а оставить там, на месте, раненого – это значило бы просто бросить человека. Бросить на растерзание «краповым» или каким-то там ещё другим федералам, что сейчас пытаются до них добраться.
