Итак, раз уж случилось, нечего миндальничать, срочно снимайте трубку и звоните. Проведем аналогию с пожаром. Все, кто сталкивался с противопожарными инструкциями, помнят, что при пожаре первым делом надо не за огнетушитель хвататься, не за водой бежать, а надо звонить «01»! По существующим стандартам, время от звонка в «Скорую» до доставки больного в больницу должно быть 60 минут, а до поступления на стол для срочной коронароангиографии и установки стендов – 120! Такие жесткие временные параметры требуют невероятного напряжения и четкой координации всех служб! А мы часто теряем эти драгоценные минуты на бессмысленные действия!
Если появился острый коронарный синдром – срочно набирайте «03». Как его определить – внимательно прочитайте на с. 78.
Все, что надо сделать: это срочно позвонить, дать разжевать аспирин и возможно нитроглицерин. (Подробно об этом в главе «Лекарства».) Сейчас мы не будем обсуждать не готовность российской медицины к повсеместной современной организации срочной кардиологической помощи. Это как раз тот, не очень типичный для нас случай, когда и медицинские чиновники, и медицинское сообщества понимают остроту ситуации и целенаправленно и грамотно пытаются ее изменить. Например, в Москве больниц, оснащенных ангиографами и обученными бригадами уже больше, чем в Париже! Организованы специальные диспетчерские пункты, распределяющие «Скорые» по принципу «свободная касса» Макдональдса. Ведь что толку вовремя доставить больного в оснащенный по современным стандартам госпиталь, если операционная в этот момент занята другим больным! Более правильно проехать чуть дальше, к «свободной кассе», туда, где операционная свободна и не будет промедления! И это уже приносит свои плоды. Смертность от инфарктов в Москве уже снизилась с позорных почти 30 % до 9—12 % и, надеемся, скоро приблизится в европейскому уровню в 4–6 %.
Знакомьтесь с термином «реперфузия». Это обозначает восстановление кровотока через закупоренный бляшкой и тромбом (а иногда и спазмом) сосуд, питающий сердце. Выбор здесь не очень большой: либо ввести в пораженный сосуд зонд, расширить место сужения и поставить стент (пружинку, не дающую сосуду спасться вновь – это метод называется «ангиопластика»), либо дать (ввести в вену) больному препарат, который растворит тромб (так называемый тромболизис). Первый метод надежнее, безопаснее и более управляем, второй не требует наличия поблизости оборудованного кардиологического центра и может быть введен просто врачом «Скорой» на месте. Но противопоказания и опасные осложнения иногда могут свести на нет все преимущества такой простоты!
В случаях, когда инфаркт еще не подтвердился или патологический процесс не поразил сердечную мышцу на всю ее толщину (врачи «Скорой» судят об этом по наличию или отсутствию на ЭКГ характерного подъема), тромболизис не проводят вовсе. Там вмешательством выбора является коронароангиография и ангиопластика.
Когда же обширный инфаркт пронзил всю толщину сердечной мышцы, реперфузию можно проводить и тем (ангиопластика), и другим (тромболизис) методами. И тут врач должен сделать правильный выбор, проанализировав массу исходных данных.
Заметки на полях
Чем хорош американский метод обучения медицины: тебя, как спортсмена, «натаскивают» на определенные ситуации, и уже не надо тратить время и силы на раздумья. Несколько лет невероятных мучений, сутками над правильными книгами и по 36 часов на ногах на непрерывных дежурствах – и вот ты уже «мастер спорта»! Помню я раньше, как и значительное число наших врачей сейчас, при виде корчившегося от боли или вообще без сознания человека тревожно думал: «что это с ним?» В Африке на первом же дежурстве мне привезли человека с оторванными миной ногами. Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, приложил стетоскоп к его груди и стал слушать сердце. Не сразу я понял, что то, что я слышу – это стук моего же пульса в ушах, а тело под моей рукой совершенно холодное: человек истек кровью много часов назад!
После нескольких лет интенсивного тренинга все посторонние мысли исчезают! Распахиваются двери госпиталя и вкатывается каталка, уже окруженная сестрами, которые на ходу берут ему кровь и ставят внутривенную линию (ненужные пробирки с кровью потом просто выбросят, главное, не терять время, не ждать, пока врач сделает назначения). На ходу надеваешь перчатки и смотришь только на жизненные показатели: пульс, давление, дыхание, насыщение кислородом, температуру – никаких предположений: что это с ним? Потом стабилизируешь эти показатели – поднимаешь давление, вводишь в бронхи трубку и налаживаешь дыхание, параллельно приходят первые анализы. Начинаешь восполнять калий, натрий, если, например, высокая температура, а если больной без сознания – даешь дозу антибиотика и делаешь спинномозговую пункцию. То есть решаешь сиюминутные задачи. Только после этого больной направляется, например, в реанимацию, где, собственно, и будут разбираться: «что же все-таки с ним такое?». Все это сродни военно-полевой хирургии: сначала раненого выносят с поля боя, потом накладывают шины, потом везут в медсанбат… На каждом этапе свои, четко очерченные задачи. У нас критических больных «Скорая» доставит прямо в реанимацию, в Америке же, как правило, вся сортировка происходит в Emergency room (перевод: зал оказания срочной медицинской помощи).
По смыслу, наш приемный покой, на практике аналога этой структуре у нас пока просто нет. У нас система построена так, чтобы доставить врача к месту случившегося. Но что врач «Скорой» на месте сделает, отличное от того, что может сделать обученный фельдшер? Мы при нашем скудном финансировании пытаемся «доставить» приемный покой к каждому больному, во всем мире доставляют больного в приемный покой! И уже не теряется время на попытки (как правило, бесполезные, а то и просто вредные) на лечение человека на месте. И не нужно принимать решения, не подкрепленные объективными данными. Какие там объективные данные? Ни анализов, ни рентгена, ни ультразвука или томографа, ничего! Подавляющее число машин «Скорой» не в странах экс-СССР – фельдшерские. Более того, там номер и «Скорой», и пожарной службы один. Приедут бодрые пожарники, профессионально перевяжут, введут обезболивающие, дадут кислород и домчат в госпиталь за минуты!
Для восстановления кровотока у больного с обширным инфарктом миокарда решающим является фактор времени.
Первые 3 часа от развития приступа еще возможно спасти большую область «оглушенного» миокарда – это тот, что страдает от недостатка кислорода, но еще не умер! Если возможно доставить больного на операционный стол на ангиопластику в эти временные параметры, то это предпочтительный вариант. Если такой возможности нет, и у больного отсутствуют абсолютные противопоказания к тромболизису, тогда вводят препарат, растворяющий тромб.
До 12 часов от развития приступа реперфузия также снижает смертность и уменьшает размер инфаркта. Правило здесь то же. Можно успеть доставить на стол к обученной бригаде? – значит, сирену и вперед. Если нет, тогда вводят тромболитик на месте или в ближайшей больнице. Плюс это может дать выигрыш во времени и обеспечить кислородом сердечную мышцу во время дальнейшей транспортировки. Ведь, так или иначе, коронароангиографию таким больным надо все-равно делать, обычно через 3–4 часа после введения тромболитика.
