Таланты нормального человека развиваются постепенно, внедряясь в разум и становясь частью личности. Им чужды необычная изоляция и автоматизм дарований савантов.
[197]
Но разум не только собрание различных талантов, и он не может состоять из набора отдельных модулей, как полагают некоторые неврологи и психологи. Такое устройство разума исключает его основное достоинство — назовем его «кругозором», который присущ каждому нормальному человеку. Разум, скорее, имеет супрамодульный вид, который и помогает развиваться настоящим талантам. Модульная структура разума исключает становление личности, становление «Я». Поэтому позволительно утверждать, что разум нормального человека наделен согласующей силой, объединяющей все отдельные способности разума, в том числе способность анализировать и обобщать чувственный опыт. Именно эта сила делает разум конструктивным и рефлексивным, ориентированным на социальные силы высшего уровня.
Эту универсальную единую силу Курт Голдштейн назвал «абстрактно-категориальной способностью» организма. Исследуя повреждения мозга, он нашел, что при значительном его повреждении (например, при поражении лобных долей), кроме специфических расстройств организма, наблюдается и нарушение абстрактно-категориальной способности человека.
Голдштейн также исследовал проблемы развития человека и вместе с Евой Ротман и Мартином Ширером в 1945 году опубликовал заслуживающую внимания работу «История идиота-саванта. Экспериментальное изучение индивида» («А Case of „Idiot Savant“…»). В этой работе авторы рассказывают об аутичном подростке Л., обладавшем удивительной памятью и необыкновенными музыкальными и математическими способностями. Отмечая его дарования, авторы работы указывают на то, что способности Л. «независимы друг от друга». «Теоретически он мог бы стать профессиональным музыкантом или математиком, — пишут исследователи, — однако Л. не стал ни тем, ни другим, несмотря на свои таланты и регулярные упражнения». Характеризуя его, авторы пишут о неспособности Л. к абстракции, одной из основных операций мышления.
Далее авторы пишут о последствиях этого дефекта развития:
Неспособность к абстракции проявляется во всем его поведении. Л. не понимает и не использует речь в ее символическом и концептуальном значениях. До него не доходит, о чем идет речь, если разговор носит абстрактный характер, он никогда не задает вопрос «почему», не понимает воображаемых ситуаций. Этот же недостаток является подоплекой его малой социальной осведомленности, отчужденности, узкого кругозора, неспособности абсорбировать культурные ценности. Та же неспособность к абстракции негативно влияет и на его дарования, ибо препятствует самопознанию внутренних психических актов и состояний. Свои таланты Л. не может развить сознательно. Эти таланты остаются ненормально конкретными, специфическими, стерильными и не отражают определенные общественные запросы. Это, скорее, карикатуры на подлинные таланты.
Если выводы, которые сделал Голдштейн вместе со своими коллегами, исследуя внутренний мир идиота-саванта, достаточно обоснованы, и если допустить, что и Стивен не способен или относительно не способен к абстракции, то можно задаться несколькими вопросами. Насколько Стивен может развиться как личность? В какой степени доступны для его понимания внутренние психические акты и состояния? В какой мере ему по силам анализировать и обобщать чувственный опыт? В каких пределах он может абсорбировать культурные ценности? В свете выводов, сделанных вышеперечисленной группой исследователей, возникают не только эти, но и многие другие вопросы, с которыми сталкиваешься при ознакомлении с парадоксом удивительных одаренностей, присущих идиотам-савантам с их аномальным разумом.
В октябре 1991 года я встретился со Стивеном в Сан-Франциско. За то время, что я не видел его, он заметно изменился. Он вырос, похорошел, голос его окреп. Когда мы с ним встретились, Стивен первым делом стал рассказывать мне о показанных по телевизору сценах землетрясения, произошедшего в Сан-Франциско в 1988 году. «Земля в расщелинах. Кругом разрушенные дома. Мосты снесены. — Стивен говорил короткими фразами, напоминавшими хайку.
[198]
— Машины искорежены. Пожарные гидранты тушат огонь».
В тот же день мы со Стивеном в сопровождении Маргарет отправились на прогулку по Тихоокеанским высотам. Во время прогулки Стивен, устроившись на раскладном стуле, принялся рисовать Бродерик-стрит, петлявшую по склонам холма. Рисуя, Стивен время от времени оглядывал улицу, но больше, как мне казалось, уделял внимание плейеру. Прежде чем он приступил к рисованию, Маргарет спросила его, почему улица так извивается. Ответить на, казалось бы, несложный вопрос Стивен не смог, а когда Маргарет пояснила, что улица извивается, потому что поднимается в гору, обходя крутые участки, Стивен кивнул и бессмысленно повторил слова Маргарет, являя несомненный признак эхолалии. Ему было уже семнадцать, но его умственные способности не улучшились.
Когда мы гуляли, нам внезапно открылась прекрасная панорама залива, усеянного корабликами, меж которых высился Алькатрас.
[199]
Однако сначала я принял увиденное за сложный замысловатый многоцветный рисунок, похожий на абстрактную живопись, которая обычно вызывает у меня смятение чувств. Осмыслив открывшуюся картину, я поинтересовался у Стивена, какое впечатление произвела на него красивая панорама, но внятного ответа не получил.
Зато Стивен меня поистине удивил, когда мы продолжили разговор. Мы заговорили о Сан-Франциско, и оказалось, что его любимое здание в городе — Трансамериканская пирамида. Когда я спросил Стивена «почему», он ответил, что ему нравятся ее формы. «Она состоит из равнобедренных треугольников», — заключил он. Хотя ответ и не отличался геометрической точностью, меня поразило, что Стивен, речь которого обычно носила примитивный характер, использовал в разговоре математический термин. Я, правда, знал, что аутичные люди, особенно в раннем детстве, гораздо лучше осваивают геометрические понятия, чем личностные и социальные представления.
[200]
