Я справляюсь с этой ситуацией, беспрестанно поворачивая голову вправо, чтобы следить за тем, что происходит в выпавшем секторе поля моего зрения. (На самом деле я вынужден поворачиваться всем корпусом, чтобы компенсировать те шестьдесят градусов поля зрения, которых мне недостает.) Правда, это действие не только утомительно, оно вообще представляется мне абсурдным, потому что, как говорят мои ощущения, я сохранил полное поле зрения, словно у меня ничего не выпало и мне просто нечего искать справа. Кроме того, мое поведение может показаться странным другим людям, которые видят, как я периодически сгибаюсь едва ли не пополам, чтобы пристально на них посмотреть.
Подобные переживания возможны в других случаях. Например, в результате тотальной спинномозговой анестезии человек перестает чувствовать нижнюю половину туловища и теряет способность двигать ногами. Впрочем, данное описание не передает всей диковинности сопутствующих ощущений. Осведомленность о строении собственного тела теряет свою достоверность в результате действия анестетика. То, что находится ниже места укола, не воспринимается больше как часть собственного тела, так как эта часть теряет возможность посылать мозгу сигналы о своем существовании. Она как бы исчезает, унося с собой и занимаемое ею место, унося свой кусок пространства.
Человек может смотреть на свои «ушедшие» ноги и испытывать сюрреалистическое ощущение, что это не его ноги и вообще не ноги, а восковые модели из анатомического музея. С помощью методов функциональной визуализации было установлено, что анестезированные части тела действительно теряют свое представительство в чувствительной коре. Нечто похожее, очевидно, произошло и с полем зрения моего правого глаза, который больше не посылает сигналов мозгу и не имеет в нем полноценного представительства. Для мозга правая половина моего поля зрения просто перестала существовать.
6 декабря 2009 года
Прошло десять недель после кровоизлияния, а я все еще так и не смог как следует приспособиться к своему новому состоянию. Я снова и снова вынужден напоминать себе о необходимости следить за правой половиной окружающего пространства, чтобы ничего не упустить и ничего не забыть. И до сих пор не способен делать это машинально, автоматически. Смогу ли я когда-нибудь приспособиться? Теперь я вспоминаю, что один из моих корреспондентов, Стивен Фокс, писал мне:
«Намного хуже потери восприятия глубины пространства было для меня возникшее ограничение ширины поля зрения. Я постоянно набиваю синяки на правой руке, так как все время задеваю о дверные косяки, ибо мой мозг воспринимает уполовиненное поле зрения, словно я продолжаю обоими глазами видеть всю панораму пространства. Я часто смахиваю правой рукой предметы со стола. Это ограничение продолжает мешать мне и по прошествии двадцати двух лет односторонней слепоты – особенно на запруженных станциях метро, когда люди вдруг меняют направление движения и оказываются справа от меня. Это приводит к столкновениям и неловким ситуациям.
Гринвич-авеню (как, впрочем, и остальной внешний мир) остается для меня улицей, полной опасностей (реальных и воображаемых) не менее, чем во время моей первой прогулки после кровоизлияния десять недель назад. Люди проносятся мимо. Многие либо разговаривают по мобильному телефону, либо на ходу набирают сообщения. Они сами фактически слепы и глухи ко всему, что происходит вокруг них. Другие ведут на невидимых длинных поводках крошечных, как насекомые, собак, и я рискую наткнуться на эти поводки и попасться как в силки. Под ногами, ниже моего поля зрения, катаются дети на самокатах. Подстерегают меня и другие опасности: канализационные люки, решетки и пожарные гидранты. Внезапно открывающиеся двери, мотоциклисты, доставляющие пиццу, – вся эта уличная сцена словно создана для того, чтобы не оставить безработными травматологов. Я не отваживаюсь выходить на улицу один, и, к счастью, друзья меня не бросают. Они всегда ходят со мной, служа поводырями и охраняя с правой стороны. Сейчас я уже не мечтаю снова сесть за руль.
Идя по улице, я стараюсь держаться правой стороны тротуара, чтобы не сталкиваться с людьми, но это не всегда возможно, так как улица запружена народом и я не всегда волен решать, где мне идти. Я часто теряю вещи на моем письменном столе – то очки для чтения, то ручку, то незаконченное письмо, – если кладу их по правую руку от себя.
И тем не менее (как сказано в книге Фрэнка Брейди «Уникальное зрелище: зрение одним глазом») почти все из тех, кто потерял один глаз, приспосабливаются к этой потере. Это происходит легче, когда человек молод, если потеря зрения происходит постепенно или второй глаз хорошо видит. (Увы, я не соответствую ни одному из этих критериев.) Большинству людей со временем удается снова начать жить полноценной жизнью. Это возможно, подчеркивает Брейди, если они постоянно не теряют бдительности и заставляют себя сознавать потерю одной половины визуально воспринимаемого пространства.
Возможно, в будущем и я смогу полностью приспособиться к односторонней слепоте, но пока что до этого далеко. Со мной то и дело происходят всякие нелепости. Возвращаясь недавно с прогулки с моим другом Билли, я внезапно потерял его в лифте. Повернувшись вправо, я увидел какого-то человека и принял его за Билли. Потом я понял, что это какой-то незнакомец, причем он тоже выглядел встревоженно, так как увидел, что я пристально и недоуменно рассматриваю его в упор. Видимо, он решил, что я сумасшедший. Только повернувшись еще дальше вправо, я увидел Билли, который стоял слева от незнакомца.
Пять минут спустя, когда мы оказались в моей квартире и я повернулся, чтобы поставить чайник на плиту, Билли снова исчез. Безмерно удивившись, вскоре я обнаружил его там, где оставил. Он продолжал стоять, где стоял, но мой поворот отбросил его в слепую область – в мое визуальное и ментальное «никуда». Меня в который раз удивило, что это может происходить почти моментально, вопреки памяти и здравому смыслу. Каждый раз, когда это случается, исчезновение людей и предметов является для меня полной неожиданностью.
Время покажет, смогу ли я приспособиться к моему новому положению. Возможно, кровоизлияние рассосется и в правом глазу хотя бы частично восстановится периферическое зрение. Пока же в правой половине поля зрения и в соответствующем участке моего мозга налицо пустота, о существовании которой я не имею и не буду иметь осознанного чувственного представления. Я вижу, как люди и предметы продолжают «растворяться в воздухе» и «появляться ниоткуда». Эти выражения перестали быть для меня метафорами и приобрели буквальный смысл, точно описывая ощущение небытия и отсутствия в пространстве.
Глаз разума
В какой мере мы являемся авторами и творцами собственного опыта? Насколько наш чувственный опыт предопределен строением мозга и органов чувств, с которыми мы рождаемся на свет, и насколько мы сами формируем функции мозга при помощи чувственного опыта? Неожиданный свет на этот вопрос могут пролить последствия такой глубокой сенсорной утраты, как слепота. Ослепнуть, особенно в зрелом возрасте, – это значит столкнуться с ошеломляющим вызовом: надо найти новый способ жить, выработать новый способ упорядочения окружающего мира, так как старый способ оказался полностью разрушенным.
