Для Гальтона контрольным тестом была способность нарисовать воображаемый пейзаж или портрет – то есть воспроизвести или реконструировать пережитый чувственный опыт. Но существуют настолько абстрактные или фантастические образы – образы того, что человек никогда не видел наяву в реальном мире, но способен создать своим творческим воображением, – что сам такой образ впоследствии становится моделью для исследования реальности
[74]
.
В своей книге «Воображение и реальность: Кекуле, Копп и научное воображение» Алан Рокке пишет о решающей роли живого представления образов или моделей в творческой жизни ученых, в особенности химиков девятнадцатого столетия. В частности, он пишет об Августе Кекуле и его знаменитом откровении, когда во время поездки в лондонском омнибусе он вдруг явственно увидел строение молекулы бензола. Его концепция произвела революцию в химии. Конечно, химические связи невидимы, но для Кекуле они были настолько реальны, что он мог их представить себе зрительно, как Фарадей смог представить силовые линии магнитного поля. Кекуле признавался, что «испытывает непреодолимую потребность к визуализации».
Действительно, любой разговор о химии немыслим без таких образов и моделей, и философ Колин Макгинн в книге «Мысленное зрение» пишет: «Воображаемые зрительные образы не являются порождениями восприятия или мышления, не представляющими интереса. Это самостоятельные ментальные категории, требующие отдельного исследования. Мыслеобразы должны стать третьей крупной категорией нашего мышления, в добавление к двум столпам – восприятию и пониманию».
Некоторые люди, такие как Кекуле, обладают мощной способностью к воображению абстракций, тогда как большинство из нас проявляет комбинацию способностей к визуализации чувственно воспринимаемых объектов (например, собственного дома) и к визуализации абстрактных представлений (например, строения атома). А вот Темпл Грандин утверждает, что обладает способностью к визуализации совсем иного рода
[75]
. Она мыслит исключительно буквальными образами того, что видела в реальной жизни, словно просматривает альбом с фотографиями или кинофильм. Когда она думает о небе, то воображает кадры из фильма «Лестница в небо» и видит перед собой ступеньки лестницы, уходящей к облакам. Если кто-то говорит, что сегодня дождливый день, она видит в уме одну и ту же «фотографию» дождя, которая навсегда запечатлелась в ее мозгу. Подобно Тореи, она обладает мощной способностью создавать мысленные образы. Ее чрезвычайно точная зрительная память позволяет ей совершать воображаемые прогулки по фабрике, которая возводится по ее проекту. В детстве и юности Темпл была уверена, что такой способностью обладают все люди. Даже и теперь она не перестает удивляться, что есть множество людей, неспособных вызывать у себя зрительные образы. Когда я признался, что тоже не умею этого делать, она изумленно спросила: «Как же вы тогда думаете?»
Когда я разговариваю с людьми – слепыми и зрячими – или когда пытаюсь думать о природе своих представлений, я не вполне понимаю, являются ли слова, символы и образы различного свойства первичными инструментами мышления или же существуют формы мышления, предшествующие всем этим конкретным проявлениям, – формы мышления, не обладающие никакой модальностью. Психологи иногда говорят о промежуточном языке, о языке ума, а Лев Выготский, великий русский психолог, говорил о «чистом смысловом» мышлении. Не могу до сих пор решить, что это – полная бессмыслица или непререкаемая истина? Я неизменно натыкаюсь на этот риф, стоит мне начать думать о мышлении.
Уже Гальтон был озадачен поиском смысла зрительного воображения. Оно обладает гигантским диапазоном и хотя представляется существенной частью мышления, иногда кажется совершенно неважным. Эта неопределенность до сих пор порождает споры относительно назначения ментальной образности. Современник Гальтона и основоположник экспериментальной психологии Вильгельм Вундт, занимаясь проблемами интроспекции, самонаблюдения, считал образность самой важной частью мышления. Другие ученые считали, что мышление лишено образности, и настаивали на аналитическом или описательном подходе к нему. Бихевиористы вообще не верят в мышление и признают только «поведение». Была ли интроспекция единственным надежным средством научного наблюдения? Способна ли она добывать достоверные, воспроизводимые и измеримые данные? Только в семидесятые годы двадцатого века изучением этой проблемы занялось новое поколение психологов. Роджер Шепард и Жаклин Метцлер просили испытуемых выполнить задание, решение которого зависело от способности мысленно развернуть образ геометрической фигуры – то есть сделать приблизительно то же, что моя мать делала со скелетом ящерицы, когда рисовала его по памяти. Уже в ходе первых экспериментов ученые установили, что вращение воображаемых объектов отнимает разное время и срок выполнения задания зависит от величины угла поворота. Например, поворот воображаемого объекта на шестьдесят градусов требует вдвое больше времени, чем поворот этого же объекта на тридцать градусов, а поворот на девяносто градусов – втрое больше. То есть зрительное воображение имеет ограничения скорости – оно функционирует непрерывно и поступательно и требует усилий, как всякий другой произвольный акт.
Стивен Косслин приступил к изучению зрительной образности с другой стороны. В 1973 году он опубликовал очень конструктивную работу, где противопоставил способ действия людей, предпочитающих зрительные образы и предпочитающих словесные образы. Испытуемым предлагали запомнить последовательность предъявленных им рисунков. Косслин выдвинул гипотезу, согласно которой если зрительные образы пространственно организованы как картины, то люди, способные их воспринимать, должны быть также способны концентрировать внимание на части изображения, и им понадобится определенное время, чтобы переключить внимание с одной части картины на другую. И это время должно быть прямо пропорционально расстоянию, которое необходимо для этого преодолеть внутреннему зрению.
Косслин сумел показать, что это действительно так, указав, что визуальные образы обладают пространственной глубиной и организованы в пространстве, как картины. Работа Косслина оказалась чрезвычайно плодотворной, но дебаты относительно роли зрительной образности на этом не закончились, так как Зенон Пылышын и его коллеги доказали, что мысленную ротацию образов и их «сканирование» можно интерпретировать как результат чисто абстрактной, не визуальной операции мозга и сознания
[76]
.
В начале девяностых годов Косслин и его соавторы продолжили свои эксперименты, дополнив их исследованиями методами ПЭТ и МРТ, что позволило им создать карты областей мозга, которые активируются при выполнении заданий, требующих зрительного воображения. Мыслительное воображение, показали авторы, активирует преимущественно те же области зрительной коры, которые активируются при реальном зрительном восприятии. То есть воображаемые зрительные образы являются в такой же степени физиологической реальностью, в какой они являются реальностью психологической. Процесс воображения использует, как правило, те же пути передачи, что и зрительное восприятие реальных объектов
[77]
.
