Голос был громким и звонким, она была невероятно взволнована. «Смотрите, смотрите на меня! Я могу летать словно птичка!» Сестры, обнимая, от души поздравляли мисс К. с чудесным выздоровлением. Мать тоже присутствовала при этой сцене, но не говорила ни слова, а на лице ее застыла гримаса непередаваемого выражения. В тот вечер, дождавшись ухода матери, я снова навестил мисс К., чтобы детально ее осмотреть. Во время исследования я, между прочим, предложил мисс К. дать мне руку, и больная с готовностью воскликнула: «Да, да, конечно, я дам вам руку!»
Весь следующий день охваченная волнением и воодушевлением, она была очень активна. Когда вечером я делал обход, она взяла инициативу в свои руки. «Доктор Сакс! — обратилась ко мне мисс К., запинаясь от волнения. — Вы просили моей руки — она ваша! Я хочу, чтобы вы женились на мне и увезли отсюда, из этого ужасного места. И обещайте: вы никогда больше не позволите ей даже приблизиться ко мне!»
Я как мог постарался успокоить больную, объяснил, что для нее я всего лишь врач и никто больше, что мне небезразлична ее судьба, что она мне очень симпатична и я сделаю все, что в моих силах. Мисс К. окинула меня долгим, мучительным и презрительным взглядом. Лицо ее вспыхнуло: «Вот так. Я ненавижу вас, вы вошь, вы презренная крыса, вы…» Она обессиленно откинулась на подушки и не произнесла больше ни слова.
На следующее утро мисс К. снова впала в свое обычное состояние полного мутизма, ригидности и блока. Изо рта обильно текла слюна, тело сотрясал крупный тремор. «Что с ней случилось? — тревожились сестры. — Она так хорошо себя чувствовала. Действие леводопы не может кончиться так быстро». Пришедшая вскоре мать мисс К. расплылась в торжествующей ухмылке: «Я знала, что это произойдет. Вы слишком сильно подтолкнули Люси».
Мы продолжали лечение леводопой еще три недели и даже увеличили дозу до 5 г в день, но с равным успехом мы могли бы давать больной мел. Мисс К. действительно взорвалась, но практически сразу съежилась, сжавшись до твердой, несжимаемой точки, став бесконечно отчужденной, ригидной, с ярко выраженными признаками тяжелой формы паркинсонизма. Она раскрылась и подставилась, но была отвергнута. Этого было достаточно — она получила сполна, и с нее хватило. Мы могли сколь угодно пичкать ее леводопой, она нежелала отвечать на лечение. Так, во всяком случае, я расценил ее состояние, ее чувства и реакции. Я не мог спросить ее об этом прямо, так как она продолжала безмолвствовать, и безмолвие это (включая «двигательное») стало абсолютным. Я отменил леводопу, но и на отмену не последовало никакой реакции.
За несколько месяцев паркинсонизм мисс К. усугубился, и, вероятно, она немного смирилась с тем, что с ней произошло во время приема леводопы. Она никогда больше не заговаривала со мной, но иногда, заметив меня, улыбалась.
Мне казалось, она стала менее напряженной, менее экспрессивной и не такой ригидной. Часть ее внутреннего неистовства испарилась. Но насколько я мог судить, она стала более печальной и отчужденной. Казалось, внутри у нее что-то необратимо и непоправимо сломалось. Она больше не набрасывалась на окружающих с оскорблениями. Она часами смотрела фильмы, безучастно следя за происходящим на экране. Большую часть дня глаза ее были закрыты — не зажмурены, а именно закрыты. Это было поведение призрака или трупа — человека, который познал этот мир и закончил свои с ним счеты.
Умерла она тихо и внезапно, в июле 1972 года.
Маргарет А
Маргарет А., младшая дочь бедных ирландских иммигрантов, перебивавшихся случайными заработками на сезонных работах, родилась в Нью-Йорке, в 1908 году. В детстве и юности ничто не указывало на задержку умственного или психического развития, на большие эмоциональные расстройства, так же как не было в ее анамнезе серьезных физических недугов. Успехи в учебе были не ниже средних, и в пятнадцатилетнем возрасте она закончила школу, будучи прекрасной спортсменкой, общительной девушкой, к тому же абсолютно уравновешенной эмоционально.
В 1925 году Маргарет А. внезапно заболела. Болезнь проявилась страшными сонливостью и депрессией. Она действительно практически беспрерывно проспала десять недель, хотя ее можно было разбудить для кормления, а после окончания острого периода целый год она все же отличалась повышенной сонливостью, боязливостью и подавленностью настроения. Вначале эту болезнь приписали «потрясению» (незадолго до развития всей описанной симптоматики у девушки умер отец, к которому она была очень сильно привязана), но впоследствии был поставлен диагноз «летаргический энцефалит».
Пережив год в сонливости и депрессии, она совершенно оправилась от болезни, работала секретарем и бухгалтером, играла в теннис и пользовалась расположением и уважением среди всех своих многочисленных друзей и подруг. Однако в 1928–1929 годах у нее появились первые симптомы очень сложного постэнцефалитического синдрома.
Вначале появился грубый тремор в обеих кистях, некоторое замедление походки и нарушение равновесия. Она стала засыпать в течение дня, но плохо спала по ночам. Кроме того, у нее пробудился «чудовищный» аппетит (из-за которого она за два года набрала сто фунтов), появилась неутолимая жажда и потребность в непрерывном питье, склонность к неожиданным переходам от небывалого воодушевления до глубочайшей депрессии, которые не были связаны с обстоятельствами ее повседневной жизни. В начале третьего десятилетия жизни у Маргарет появились еще два пароксизмальных симптома: тяжелые окулогирные кризы, длившиеся по 10–12 часов, и наступавшие, как по расписанию, по средам, а также частые приступы кратковременного оцепенения («кризы фиксированного взора»), которые внезапно останавливали ее и вводили в некое состояние транса на несколько минут. После 1932–1933 годов ее булимия и извращение цикла сна и бодрствования стали мягче, но другие симптомы постепенно усугубились за прошедшие сорок лет.
Мисс А. сохраняла способность работать в конторе до 1935 года, после чего жила дома с матерью, если не считать коротких периодов госпитализации, до того как окончательно поступила в госпиталь «Маунт-Кармель» в 1958 году.
Мисс А. неохотно вспоминала периоды предыдущих кратковременных госпитализаций. Из выписок нам стало известно, что в каждом из этих случаев речь шла о симптомах депрессии, ипохондрии и суицидальных переживаниях. Лечение затруднялось тем, что все периоды депрессии, при всей ее тяжести, продолжались самое большее несколько дней, сменяясь бодростью, оптимизмом и отрицанием каких-либо переживаний и проблем. Ни разу за все прошедшее время не возникало необходимости в шоковой терапии или назначении антидепрессантов. Каждый раз ее выписывали с какими-то неопределенными диагнозами вроде «паркинсонизм с психозом» или «паркинсонизм с атипичной шизофренией».
В течение первых десяти лет в «Маунт-Кармеле» состояние мисс А. очень медленно и постепенно ухудшалось, хотя она сохранила способность самостоятельно ходить (несмотря на сильнейшую склонность к ускорениям и падениям), самостоятельно есть, одеваться с минимальной посторонней помощью, а в «моменты просветления» — даже печатать на машинке.
Жажда и потребность в питье оставались весьма выраженными, суточное потребление воды колебалось от десяти до пятнадцати пинт с соответствующим выделением разведенной мочи. Эмоциональное состояние характеризовалось четко очерченными циклами пароксизмальных нарушений бодрствования, двигательной активности и настроения. Так, ежедневно, с 17:00 до 18:30, она становилась невероятно сонливой, причем могла заснуть внезапно — например, за едой или во время умывания и т. д. Сонливость сопровождалась нарастающим клонусом век, неконтролируемым их смыканием и повторными зажмуриваниями глаз. Больная могла сопротивляться непреодолимой сонливости самое большее нескольких минут, а потом неизбежно засыпала на короткое время.
