Для описания бытия личности в пределах институций и социальных организаций Гофман использует два понятия. Указывая на тот факт, что вовлеченность, включенность, в общество предполагает поддержку ценностей, стимулов и привилегий организаций и приводит к превращению человека во встроенного в систему, запрограммированного члена организации, он говорит о первичной адаптации. Она дань тому, что человек принадлежит к социальному миру. Наравне с первичной есть и вторичная адаптация, более важное для Гофмана понятие. Вторичная адаптация объединяет стратегии уклонения от роли и образа «я», предписанных институцией, несанкционированные институцией средства достижения несанкционированных целей. Эта вторичная адаптация как раз и указывает, по Гофману, на трещины, в которых наиболее явно становится заметна личная идентичность, и это попытки ее сохранить.
Среди составляющих и примеров этой вторичной адаптации Гофман выделяет: 1) действия ухода – занятия спортом, театральной, научной деятельностью, активное культивирование религиозности; 2) уклонение от правил поведения, осуществление действий только потому, что они запрещены правилами институции; 3) продуцирование символики и кличек для обозначения персонала и требуемых им действий; 4) неофициальное использование предметов (радиаторы для сушки вещей, нарезанная туалетная бумага как носовые платки, носки как кошельки и проч.); 5) нахождение позитивных моментов в негативных процедурах (после инсулиновой терапии больные наслаждаются возможностью валяться в постели все утро); 6) выстраивание неинституциональных отношений (покровительства, дружбы, обмена, объединения ради противостояния и др.) и проч.
[601]
Гофман отмечает, что институция всегда предъявляет к своим членам определенные требования, которые они обязаны соблюдать и соблюдают. Тем не менее, если мы посмотрим на непосредственную жизнь этих институций и их обитателей, в ней мы найдем многочисленные конкретные примеры уклонения от подчинения официальной идеологии и официальным целям, которые все без исключения воплощают попытки сохранить свободу.
Благодаря такому методологическому ходу Гофман обходит опасность психологизма внутри его собственного социологического подхода. Личность понимается им не как то, что противостоит социальному, не как обособленная и сохраняющаяся сущность, а как то, что необходимо вовлечено и включено в общество. Личность для него находится с обществом и его многообразными структурами, организациями и институциями в договорных отношениях, и по этому договору она всегда уже входит в общество, исполняя предписанные ей требования. Официально личность есть всецело общественное образование. Однако Гофман здесь вводит неофициальный подтекст: молчаливо принадлежа обществу, личность всегда сохраняет своеобразную «чистую» территорию, границу, трещину, за и в которую оно старается общество не допустить.
Предоставляя личности определенный договор, общество уже предполагает гласные и негласные, официальные и неофициальные условия. «Во всех тотальных институциях всегда уже предполагаются пространства, где личность может реализовывать стратегии неподчинения, ухода и абсентеизма, своеобразные уязвимые пространства», – пишет Гофман
[602]
. Поэтому для него негласность не означает непреднамеренность. В своих многочисленных институциях общество словно играет с личностью, заранее предполагая те потаенные уголки, в которые она может в критические минуты от него укрыться. Можно сказать, что для Гофмана личность представляется реакцией на социальное, сопротивлением социальному. И в этом сопротивлении она немыслима вне его. Она задается договором с социумом и поверяет уклонением от него свою идентичность. Именно так Гофман уходит от психологизма и распространяет социологизаторский подход на человека.
Такая трактовка, разумеется, несвободна от противоречий, и особенно заметными они становятся при исследовании тотальных институций и поведения их обитателей. Энн Брэнаман подчеркивает тот факт, что в работах Гофмана представлены две противоречивые группы определений «я»
[603]
. Во-первых, Гофман указывает, что «я» представляет собой всецело социальный продукт, но при этом он допускает существование поведения и черт «я», которые не согласуются с социальными нормами взаимодействия и побуждают индивида реализовывать поведение, идущее вразрез с социальными нормами. Как раз это мы видим на примере анализа стигматизации и вторичных регуляторов обитателей тотальных институций.
Существование поведения и образа «я», которые стигматизируются, предполагает, что некоторые пространства «я» могут выходить за пределы обусловленности социальным, это подтверждает и развитие социальных регуляторов, появляющихся как протест против тотальных институций и попытка сохранить «я». Другое дело, что Гофман допускает существование противоречащего социальным принципам и ожиданиям «я», но оно у него включено в общество, в социум на условиях социума. Психически больное «я», противореча общественным ожиданиям, может реализовываться лишь как стигматизированное, а вторичная адаптация как попытка ускользнуть от власти тотальных институций развивается только в их пространстве. Противореча обществу, «я», как получается у Гофмана, все равно развертывается в его пространстве, и даже не согласующиеся с ним элементы существуют в том пространстве, что оно им выделяет. Таким образом, его положение о том, что «я» есть всецело социальный продукт, следует понимать не в смысловом, а в инструментальном значении, в духе общего гофмановского инструментализма, исходя не из содержания, а из процедур и принципов его конституирования и развертывания.
Во-вторых, и это вторая группа определений, выделяемая Брэнаман, Гофман считает, что индивиды не целиком предопределены обществом, поскольку могут стратегически управлять социальной ситуацией и реакцией других на свой образ «я», воздействуя на них подобно актерам на театральном спектакле. Но все же Гофман отмечает, что индивиды не могут свободно выбирать свой образ «я» и вынуждены конституировать его в соответствии со статусом, ролью и отношениями, которые задаются социальным порядком. Здесь мы также видим рассогласование смыслового и инструментального подходов, которые на примере конкретного психиатрического пространства становятся хорошо заметны. Стигматизированный и больной может управлять итоговым образом «я», который появляется у других, он может быть хорошим или плохим в обществе, послушным или нет в институциях, но образ этот может формироваться только в пределах отведенного ему социальным законом месте.
Исключительно социологический ракурс исследования не мешает Гофману сохранять личностный элемент. Его исследования – это яркие описания мира психически больного. Именно при такой стратегии, на его взгляд, поведение того, кого называют психически больным, утрачивает свой патологический характер. Отсутствие медицинского понятия психического заболевания Мириам Сиглер и Хамфри Озмонд называют основной особенностью модели Гофмана. Именно ее следствием, на их взгляд, является свойственный ему анализ психиатрической больницы без психического заболевания как болезни исключительно с социальных позиций и такая негативная модель психиатрической больницы
[604]
. Их поддерживает Уильям Гронфейн, отмечая, что особенностью подхода Гофмана является его «исключительно социологический характер и относительная свобода от определения патологии»
[605]
.
