Он всегда голосовал за тех, кого назначила Советская власть, жил, как завещал великий Ленин и учила Коммунистическая партия. И никогда не жалел об этом, хотя им пришлось большую часть жизни ютиться в маленькой двухкомнатной хрущевке, пока сын Витя не купил им эту квартиру в новом доме на Гуриевича.
А вот машину — не успел. Так и остался Пчелкин старший при своем старом-престаром «Москвиче-408». И хотя средства были, сын оставил родителям приличный счет в банке, покупать новую машину Павел Викторович не стал. Этот дряхлый бордовый раритет был ему дорог как память о Вите! Ведь они целый год вместе, в четыре руки, восстанавливали его после того, как купили с рук в обездвиженном состоянии.
Они прожили жизнь, как все. Профсоюз автоколонны выдавал продуктовые наборы к праздникам и путевки в дома отдыха, и даже выделил Пчелкиным дачный участок недалеко от МКАД. А когда Павла Викторовича провожали на пенсию, от профсоюзной организации ему подарили на память красный вымпел с профилем Ленина и желтой бахромой по краям, вымпел, который столько раз получал Пчелкин как победитель социалистического соревнования.
Павел Викторович и Валентина Степановна жили на свои мизерные пенсии. Как-то так само собою вышло, что с Витиного счета они старались без крайней необходимости денег не снимать. Неприятно им было пользоваться этими деньгами, из-за которых единственный сын погиб так рано и такой жестокой смертью.
И еще одна беда донимала Валентину Степановну. Старый Пчелкин так оглох, что едва слышал включенный на всю громкость телевизор.
Телевизор, подарок сына, импортный, большой, с мощными динамиками — орал у него на полную мощность с утра до вечера. Из-за этого жильцы их дома, уставшие от телевизионного рева, прозвали старика Рупором.
Он говорил, что слуховой аппарат, который родное государство бесплатно ему предоставило, ему жмет, давит на ухо, и поэтому он не может им пользоваться. А так как он смотрел все новостные и политические программы подряд и по нескольку раз, если они повторялись, и соседям, и его жене приходилось несладко.
Сама Валентина Степановна, когда это происходило, удалялась в соседнюю комнату или на кухню, включала радиоприемник и слушала на средних волнах свой любимый Христианский церковно-общественный канал. К старости интересы супругов разошлись диаметрально. Старик Пчелкин остался на позициях убежденного коммуниста, а его супруга ушла в религию. Хоть эту радость дал ей Бог под конец жизни во утешение.
Но были люди, которым орущий телевизор Пчелкина не только пришелся по душе, но даже являлся и подспорьем в работе. Это были гости соседней квартиры — за той стеной, у которой и стоял злополучный телевизор.
Квартира обычно пустовала, постоянно в ней никто не проживал. Но иногда — не реже, чем раз или два в неделю, обычно сюда приходили гости. Первым появлялся и своими ключами открывал входную дверь всегда один и тот же человек, полковник ФСБ Игорь Леонидович Введенский. А вот другие посетители квартиры варьировались.
Сегодня на внеочередную встречу с Введенским пришел Тимур Нагоев. Псевдоним у него был Гном — именно потому, что на него высокий, стройный карачаловец Нагоев никак не походил. У Тимура была яркая внешность: сросшиеся на переносице черные брови, темно-карие глаза, нос с горбинкой, широкий и мужественный подбородок. Естественно, жилось ему в Москве с таким портретом непросто. И кто знает, пошел бы он под крышу ФСБ, если бы не регулярные проблемы с милицией у него и у его родни? Всех их так достали постоянные «проверки на дорогах», что Тимур был на все готов, лишь бы избавиться от ментовского патроната.
Сначала Введенский думал, что Нагоев попросил его о внеочередной встрече из-за притеснений со стороны прокуратуры, наехавшей на предприятие его племянника. Действительно, именно с этого он и начал:
— Совсем, Игорь Леонидович, оборзели менты, — говорил он с сильным акцентом, отчаянно при этом жестикулируя. — Представляете, штуку баксов в неделю требуют, хотя у него всего-то пара ларьков несчастных. И еще несколько складов, от которых никакой прибыли. Да он столько в месяц не зарабатывает. А менты накат организовали, когда он отказался платить. И санинспекция, и пожарные, и прокуратура…
Введенский молча слушал ропот агента, а за стеной орал телевизор Пчелкина:
«Бесконтрольно действующие силовые структуры государства все больше коррумпируются, сливаясь с криминалом. А ведь всем известно, что вышедшие из-под контроля гражданского общества спецслужбы неизбежно замыкаются в себе и начинают служить собственным интересам, а это и приводит в конечном счете к образованию авторитарных режимов…»
Обычно громкий звук телевизора служил не более чем фоном к разговорам, происходившим в служебной квартире. Ни Введенский, ни его гости обычно не слушали, что именно там вещают. Но тут Гном обратил внимание полковника на инсинуации журналистов в адрес его родной Конторы:
— Как они вас, а? Совсем, слушай, не уважают!
— Ну и пусть. Они свое дело делают, а мы свое, — Игорь Леонидович тихо рассмеялся. — Средства массовой информации позволяют выпустить пар, когда давление в общественном котле поднимается слишком высоко.
И тут, как назло, невидимый журналист перешел к конкретике:
«Посмотрите, сколько их, чеченцев, в нашей столице? Такое впечатление, что вся Ичкерия перебралась в Москву, не давая русским и здесь жизни. Южане захватывают целые отрасли бизнеса — как например, торговлю на рынках. Они развращают взятками милицию и чиновников в управах. А мэр Тушков им, этим кавказцам, потворствует! И до каких пор…»
— Слушай, ну совсем достали, а? — расстроился Тимур. — Ну, прохода же нет! Чуть что: стой, чеченская морда! А какой я им чеченец, а? Мы — карачаловцы. Нас всего сто человек осталось! Мы совсем отдельный народ? Мы русских любим и культуру. Да я Пушкина и Достоевского знаю во сто крат лучше, чем любой русский мент! Я просто жить хочу, работать, детей кормить-воспитывать, а меня к земле гнут! Что делать, скажи?
Гном не преувеличивал. Он был кандидатом филологических наук и ничуть не липовым, а вполне настоящим. Его диссертацией о Есенине как интуитивном наследнике творческого метода Пушкина зачитывались и люди весьма далекие от поэзии.
— Ну, это просто мнение одного какого-то не слишком умного журналиста, — успокоил его Игорь Леонидович. — Не он делает погоду. Вы полноправные граждане России и имеете право жить и передвигаться по ее территории без ограничений. Я, например, уважаю людей, которые за работой бегают, а не от нее, — полковник хорошо знал менталитет своих агентов и не спешил с вопросами о том, что интересовало его самого.
Это было бы проявлением неуважения к собеседнику. Сначала надо поговорить «за жизнь», о том, что интересует его, поддержать, пообещать помочь в случае надобности.
И надо сказать, что все это Введенский делал не по службе или из меркантильных, корыстных соображений. Нет, он действительно любил помогать своим подопечным и относился к ним как старшина к своими солдатам. А они чувствовали эту заботу и, испытывая благодарность, еще охотнее оказывали ему помощь в его работе. Он умел создать у них представление, что они помогают лично ему как другу и просто хорошему человеку.
