Картофель ломтиками и лук она поджарила на одной сковородке, но отдельно, и, переложив их в свою оловянную тарелку, поставила на кофейник, накрыв сверху перевернутой тарелкой Билла; затем поджарила мясо по любимому способу Билла на сухой горячей сковороде. Покончив с этим, она подала мясо и, пока Билл разливал кофе, положила лук и картофель на сковородку и с минуту подержала на огне, чтобы хорошенько подогреть.
— Что еще нужно человеку! — воскликнул Билл, чрезвычайно довольный, свертывая папиросу после кофе.
Он лежал на боку, вытянувшись во весь рост и опершись на локоть. Костер жарко пылал, и щеки Саксон казались еще румянее от алых отблесков пламени.
— Что только не угрожало нашим предкам в их странствиях — и индейцы, и дикие звери, да мало ли!.. А нам с тобой здесь хорошо и спокойно, как дома за печкой. Посмотри на этот песок: о лучшей постели и мечтать нечего. На нем мягко, как на перине. А уж ты, милая моя индианочка, такая хорошенькая, просто прелесть! Бьюсь об заклад, что сейчас моей «девочке в лесу» никто не даст больше шестнадцати лет.
— Будто бы! — оживилась она, тряхнув головой и поблескивая белыми зубами. — А если бы вы сейчас не курили, я бы спросила: знает ли ваша мама, что вы ушли из дому, мистер «мальчик, играющий в песочек»?
— Скажите, пожалуйста… — начал он с напускной торжественностью.
— Мне хочется вас кое о чем спросить, если только вы не против. Я, конечно, не намерен задевать ваши чувства, но мне все-таки чрезвычайно важно получить ответ.
— Что такое? — осведомилась она, так как разъяснении не последовало.
— А вот что, Саксон. Вы мне ужасно нравитесь и так далее, но наступает ночь, мы чуть не за тысячу миль от человеческого жилья и… словом, я хотел бы знать: мы на самом деле, по-настоящему женаты, мы действительно муж и жена?
— Да, на самом деле и по-настоящему, — успокоила его Саксон. — А почему ты спрашиваешь?
— Не важно. Я что-то запамятовал, и мне стало неловко: сами понимаете, при том воспитании, какое я получил, мне было бы неудобно оставаться с вами в такой час…
— Ну, хватит болтать! — строго перебила она его. — Прошелся бы лучше да набрал сучьев на утро, пока я вымою посуду и приведу кухню в порядок.
Он вскочил, чтобы выполнить приказание, но остановился, обнял ее и привлек к себе. Оба молчали, но когда он отошел от нее, грудь ее радостно вздымалась и с уст просилась благодарственная песнь.
Наступила ночь — темная, едва озаренная слабым мерцанием звезд, да и те скоро скрылись за неизвестно откуда надвинувшимися тучами. Калифорнийское «бабье лето» еще только началось. Погода стояла теплая, вечерняя прохлада едва давала себя знать, в воздухе не чувствовалось ни ветерка.
— У меня такое ощущение, как будто наша жизнь начинается сначала,
— сказала Саксон, когда Билл, набрав сучьев, опустился рядом с ней на одеяло у костра. — Я за сегодняшний день узнала больше, чем за десять лет жизни в Окленде. — Она глубоко вздохнула и откинула голову. — Оказывается, обрабатывать землю гораздо более сложная штука, чем я думала.
Билл не ответил. Он пристально смотрел в огонь, явно что-то обдумывая.
— Ну, что такое? — спросила она, увидев, что он пришел к какому-то решению, и положила руку на руку мужа.
— Да я все прикидываю насчет нашего ранчо, — ответил он. — Они не плохи, эти игрушечные фермы. Как раз для иностранцев. А нам, американцам, нужен простор. Я хочу видеть холм и знать, что весь он мой, до самой вершины, что и другой его склон и вся земля до вершины соседнего холма — тоже мои, и что за этими холмами вдоль ручья спокойно пасутся мои кобылы, и рядом с ними пасутся или резвятся мои жеребята. Знаешь, разводить лошадей очень выгодно, особенно крупных рабочих лошадей, весом от тысячи восьмисот до двух тысяч фунтов, — на них большой спрос. За пару четырехлеток одинаковой масти в любое время получишь до семисот — восьмисот долларов. Хороший подножный корм — больше им в этом климате ничего не нужно, разве что какой-нибудь навес да немного сена на случай затяжной непогоды. Раньше мне это и в голову не приходило; но, признаться, чем больше я думаю о таком ранчо, тем больше наша затея мне нравится.
Саксон была в восторге! Вот и еще новые доводы в пользу ее плана! А особенно хорошо то, что они исходят от такого авторитета, как Билл. А главное: Билл и сам увлекся возможностью заняться сельским хозяйством.
— На казенном участке хватит места и для лошадей и для всего остального, — подбадривала она его.
— Конечно. Вокруг дома у нас будут грядки, фруктовые деревья, куры
— словом, все что нужно, как у португальцев; а кроме того, будет достаточно места и для пастбищ и для наших прогулок.
— Но разве жеребята не обойдутся нам слишком дорого, Билли?
— Нет, не обойдутся. На городских мостовых лошади очень скоро разбивают ноги. Вот из таких-то непригодных для города кобыл я и подберу себе племенных маток, — я знаю, как за это взяться. Их продают с аукциона; и потом они еще служат много лет — только по мостовой больше не могут ходить.
Наступило молчание. В угасающих отблесках костра оба старались представить себе свою будущую ферму.
— Как здесь тихо, верно? — наконец, очнулся Билл и посмотрел вокруг. — И темно, хоть глаз выколи. — Зябко вздрагивая, он застегнул куртку, подбросил сучьев в огонь. — А все-таки лучше нашего климата нет на всем свете. — Помню, — я еще малышом был, — мой отец всегда говорил, что климат в Калифорнии райский. Он как-то ездил на Восток, проторчал там лето и зиму и натерпелся. «Меня теперь туда ничем не заманишь», — говаривал он после.
— И моя мать считала, что нигде в мире нет такого климата. Воображаю, каким чудесным им все показалось здесь после перехода через пустыни и горы! Они называли Калифорнию страной молока и меда. Земля оказалась настолько плодородной, что, как говорил Кэди, достаточно ее поковырять — и она принесет богатый урожай.
— И тут сколько хочешь дичи, — добавил Билл. — Мистер Роберте — тот, который усыновил моего отца, — гонял скот от Сан-Хоакино до реки Колумбия. У него работало сорок человек, и они брали с собой только соль и порох: всю дорогу кормились дичью.
— Горы кишели оленями, а моя мать видела в окрестностях Санта-Росы целые стада лосей. Мы когда-нибудь отправимся туда. Билли. Я всегда мечтала об этом.
— Когда мой отец был еще молодым, у ручья Каш-Слоу, севернее Сакраменто, водились в зарослях медведи. Он частенько охотился на них. Если удавалось застигнуть их на открытом месте, отец и мексиканцы охотились верхами, набрасывая на них аркан, — ты ведь знаешь, как это делается. Он всегда говорил, что лошадь, которая не боится медведей, стоит в десять раз больше всякой другой. А пантеры! Наши отцы принимали их за пум, за рысей, за лисиц. Конечно, мы с тобой проберемся и в Санта-Росу. Может быть, земля на побережье нам не подойдет и придется продолжить наши странствия.
Тем временем костер погас, и Саксон кончила расчесывать и заплетать на ночь свои косы. Приготовления ко сну были несложны, и очень скоро они улеглись рядом под одеялом. Саксон закрыла глаза, но уснуть не могла. Никогда еще сон не был от нее так далек. Ей впервые приходилось ночевать под открытым небом, и сколько она ни старалась забыться в этой непривычной обстановке — все ее усилия были напрасны. К тому же она устала от долгой ходьбы, а песок, к ее удивлению, оказался вовсе не так мягок. Прошел час. Саксон убеждала себя, что Билл заснул, хотя чувствовала, что ему так же не спится, как и ей. Потрескивание тлеющего уголька заставило ее вздрогнуть. Билл тоже зашевелился.
