До конца XI века хирургов не было даже в армиях. Норвежский король Магнус Добрый после каждого сражения отбирал двенадцать самых мягкосердечных воинов для оказания помощи раненым. В армиях древних греков хирурги были; у Ксенофонта, в его отряде «десяти тысяч», было восемь полевых хирургов. Больных и раненых солдат лечили в домах деревенских и городских мирных жителей, а на марше – везли в арьергарде войска. Ухаживали за ранеными обозные проститутки – по грубому выражению Ксенофонта. В Европе в XV веке знатные рыцари, отправляясь на битвы, брали с собой своих личных врачей. Постоянных армий в то время не существовало, и такие хирурги, как Паре, после окончания кампании возвращались к своей мирной практике. Подавляющее большинство раненых простых солдат оставалось на попечении товарищей по оружию или женщин из армейского обоза. Эти последние были, как правило, проститутки, и их численность едва ли уступала численности войска.
Трудно понять людей той эпохи, когда при выступлении армии добивали собственных раненых, а пленных пытали и убивали, если не было надежды получить за них выкуп. Тем не менее таковы были европейские нравы XVI века. Дух того времени хорошо чувствуется в сочинениях Паре; его человеческая личность была вполне продуктом своей эпохи. В 1553 году он находился в Меце, когда генерал императора Карла V Эмануэль Филиберт-Савойский осадил Теруанн и замок Эден. Паре, стоя на крепостном валу, увидел, как «восемьдесят или сто маркитантов и обозных девок из вражеского стана столпились у источника, чтобы набрать воды». Источник находился в зоне досягаемости французской артиллерии, и Паре говорит: «Я умолял мсье дю Пона, комиссара артиллерии, выстрелить по этому сброду. Он наотрез отказался, сказав, что все эти людишки не стоят потраченного на них пороха. Но я снова попросил его направить на них пушку, говоря: «Чем больше трупов, тем меньше врагов», и мсье дю Пон уступил. Выстрел убил пятнадцать – семнадцать человек и многих ранил».
Это была одна из первых битв, в исходе которой было заключено перемирие, по условиям которого воюющие стороны обязались воздержаться от убийства военнопленных. Испанцы заняли город, и тот же Паре описывает, как выполнялись условия перемирия. Паре пишет: «После того как испанские солдаты, не встречая сопротивления, вступили в город через пролом в стене, наши солдаты надеялись, что клятвы будут соблюдены и враги пощадят их жизнь. Однако испанцы были исполнены ярости и стремления убивать, грабить и разбойничать. Некоторым людям они сохранили жизнь, надеясь на богатый выкуп; таких связывали аркебузными веревками, которыми пленников связывали по двое за пики, положенные им на плечи. Потом испанцы принимались с силой дергать за веревки, словно звоня в колокол, и требовали от пленников сведений об их семьях, и, если понимали, что никакого дохода от пленников не будет, тут же жестоко их убивали. <…> Но они убили всех кинжалами, перерезав несчастным горло. Это была неслыханная жестокость и вероломство. Им нельзя ни в чем верить».
В повествовании Паре есть и немалая доля предвзятости, ибо падение города поставило его в весьма затруднительное положение. Когда Паре узнал, что испанцы не тронут простых солдат, он привел в беспорядок одежду и порвал на коленях штаны, чтобы враги приняли его за незначительного человека и не польстились на выкуп. Увидев, однако, что рядовых солдат безжалостно убивают, он немедленно отдался под защиту графа де Мартига, раненного в грудь пулей. Паре был взят в плен как личный хирург графа. Граф умер, а Паре получил свободу за то, что успешно вылечил испанскому полковнику язву на ноге, которой испанец страдал в течение шести или семи лет. Испанцы сделали Паре лестное предложение: стать хирургом в их армии, но француз отказался, дав противникам, как он пишет, «смелый ответ». В те времена вообще было в обычае брать на службу плененных врачей противника. После разгрома Непобедимой армады среди прочих в плен был захвачен еврейский врач Рожер Лопес, и королева Елизавета сделала его своим личным врачом. Впоследствии его обвинили в заговоре и покушении на жизнь королевы и повесили в Тайберне в июне 1594 года.
Два века спустя, в 1743 году, перед битвой при Деттигене, между англичанами и французами было заключено первое в истории выполненное соглашение, выдержанное в истинном духе Красного Креста. Автором этого соглашения стал врач сэр Джон Прингл, предложивший его графу Сэйру, который в свою очередь передал его французам. Вот что пишет по этому поводу Прингл: «Но граф Сэйр, мой безвременно усопший великий покровитель, предложил герцогу Ноайлю, в человечности коего был твердо уверен, чтобы госпитали обеих сторон считались убежищами для страждущих и подлежали обоюдной защите. Это предложение было с готовностью принято французским генералом, которому первому представилась возможность соблюсти условия этого соглашения. Оно неуклонно выполнялось обеими сторонами на протяжении всей кампании, и, несмотря на то что ныне это соглашение забыто и находится в небрежении, остается все же надежда, что в будущем оно послужит добрым прецедентом».
Война была лучшей школой для хирургов XV, XVI и XVII столетий. Но большинству хирургов не нравилась бивачная жизнь, и, например, еще в XVII веке в Англии хирургов приходилось заманивать на военную службу. Жалованье первоклассного армейского хирурга составляло в XV веке двести долларов в год, не считая выплаты двенадцати центов в день на повседневные расходы. Для сравнения укажем, что заработок работника в то время составлял пять долларов в год. Эта высокая оплата привлекала в армию великое множество шарлатанов, о чем можно судить по следующему отрывку из сочинения хирурга Томаса Гейлса: «Помнится, когда я принимал участие в войне за Монтрейль (1544), во времена славного государя Генриха VIII, в армии было великое множество мошенников, выдававших себя за хирургов. Некоторые в мирной жизни занимались холощением баранов и жеребцов, другие были лудильщиками и сапожниками. Эта почтенная рать так самоотверженно лечила раненых и больных, что, подобно тому как за сектой Фессалия закрепилось прозвище фессалийцев, так и за этими почтенными людьми закрепилось прозвище собачьих пиявочников. Двумя своими повязками они излечивали навечно – ибо больной после этого не чувствовал ни жара, ни холода, не говоря уже о боли. Однако когда герцог Норфолк, бывший в то время генералом, понял, что его солдаты умирают от, казалось бы, пустяковых ран, он послал за мной и несколькими другими хирургами и поручил нам выяснить, умирают ли солдаты от тяжести ран или от отсутствия необходимых знаний у хирургов. В полном согласии с поручением герцога мы провели в лагере изыскания и обнаружили там наших старых знакомых – почтенных коновалов, присвоивших себе имя хирургов – и не только имя, но и жалованье. Когда мы спрашивали их, хирурги они или нет, они отвечали утвердительно. Мы спрашивали их, у кого они учились, и они, не меняясь в лице, бесстыдно ссылались на людей, давно умерших. Мы спросили у них, какими хирургическими принадлежностями они располагают для лечения людей. В ответ на это требование они показывали нам свои горшки или коробки, в которых хранились разные безделицы, коими они смазывали копыта лошадей или лечили потертые лошадиные спины, и разные подобные снадобья. Те из них, кто прежде был лудильщиком или сапожником, использовали для лечения сапожную ваксу, смешанную с налетом ржавчины, соскобленной со старых сковородок. Эту адскую смесь они именовали бальзамической мазью. В конечном счете эту почтенную публику передали военным судьям.
