Когда они прошли, я вопросительно взглянул на Ваду.
– Это плотник. Обедает за вторым столом. Зовут его Сэм Лавров. Приехал из Нью-Йорка на пароходе. Буфетчик говорит – слишком молод для плотника: двадцать два, двадцать три года.
Когда, подойдя к открытому вентилятору над моей конторкой, я снова услышал плеск воды, я вспомнил, что наше судно идет. Но так был ровен и бесшумен его ход, что, пока мы сидели за столом, мне в голову не приходило, что мы двигаемся и что вообще мы не на твердой земле. Я всю жизнь плавал на пароходах, привык к пароходам, и мне было трудно сразу приноровиться к отсутствию шума и тряски от вращающегося винта.
– Ну что, нравится тебе здесь? – спросил я Ваду, который, как и я, еще ни разу не плавал на парусном судне.
Он улыбнулся из вежливости.
– Смешной корабль. Смешные матросы. Не знаю, может быть, все будет хорошо. Увидим.
– Ты думаешь, кончится худо? – спросил я напрямик.
– Я думаю, матросы очень уж несуразные. Смешные матросы, – увильнул он от прямого ответа.
ГЛАВА VIII
Закурив папироску, я вышел на палубу и направился к баку, где шла работа. Над моей головой на звездном небе вырисовывались темные очертания парусов. Матросы поднимали паруса и делали это вяло и медленно, насколько мог судить такой новичок в этом деле, как я. Еле различимые силуэты человеческих фигур, выстроившихся в длинную линию, выбирали канаты. Работа шла среди унылого, гробового молчания, если не считать доносившегося со всех сторон рычанья вездесущего мистера Пайка, отдававшего приказания или извергавшего проклятия на головы несчастных людей.
Судя по тому, что мне приходилось читать, уж конечно в старину ни одно судно не выходило в море так невесело и так неумело. Вскоре к мистеру Пайку присоединился мистер Меллэр для руководства ходом работ.
Еще не было восьми часов, и все руки были за работой. Время от времени, когда не действовали нерешительные внушения боцманов, я видел, как тот или другой из помощников капитана бросался к поручням и сам совал нужную веревку в руки матросам.
«Здесь, внизу, конечно, самые безнадежные из команды, – решил я. (По доносившимся сверху звукам голосов я знал, что на мачтах тоже работают люди.) – Наверное те, что там, наверху крепят паруса, все-таки больше похожи на моряков».
Но что творилось на палубе! Человек двадцать – тридцать жалких выродков тянули канаты, поднимая рею, – тянули без согласованных усилий, с мучительной медлительностью. «Живее! Живее! Понатужьтесь!» – орал мистер Пайк. Тогда они вытягивали канат на два, на три ярда и опять останавливались, как запаленные лошади на подъеме… Но как только кто-нибудь из помощников капитана подбегал к ним и налегал на канат со всей своей силой, канат продвигался дальше уже без остановок. Каждый из этих двух стариков, помощников капитана, по своей физической силе стоил полудюжины тех несчастных калек.
– Вот во что превратились плавания на парусных судах, – рявкнул мне в ухо мистер Пайк во время одной из передышек. – Не дело офицера выбирать фалы, работать, как простой матрос. Но что поделаешь, когда боцманы хуже команды!
– Я думал, матросы поют за работой, – сказал я.
– Конечно, поют. Хотите послушать?
Я почуял злорадство в его тоне, но все-таки ответил, что мне интересно послушать.
– Эй, боцман! – крикнул мистер Пайк. – Проснись! Затяни-ка песню! Про Падди Дойля – ну-ка!
Я мог бы поклясться, что во время наступившей паузы Сендри Байерс подтягивал обеими руками свой живот, а Нанси, с застывшим на лице мрачным отчаянием, облизывал губы языком и прочищал горло, собираясь начать.
Затянул песню Нанси, ибо, я уверен, другой смертный не способен был бы издать такие немузыкальные, такие некрасивые, безжизненные, неописуемо заунывные, похоронные звуки.
А между тем, судя по словам, это была веселая, ударная, разбойничья песня!
Бедняга Нанси грустно тянул:
Ой, хороши у Падди сапоги!
Убьем за сапоги мы Падди Дойля.
Тяни, тяни, потягивай, тяни!
– Довольно! Будет! – заорал мистер Пайк. – У нас тут не похороны. Неужели не найдется у вас запевалы? Ну-ка, попробуйте еще раз!
Он оборвал на полуслове, подскочил к матросам, выхватил у них из рук канат (они взялись было не за тот, за какой было нужно) и сунул им другой:
– Ну-ка, боцманы, другую песню! Валяй!
Тогда в темноте раздался голос Сендри Байерса, разбитый, слабый и, пожалуй, еще более похоронный, чему Нанси:
Взвейся выше, выше, рея!
Водочки для Джонни!
Предполагалось, что вторую строчку подхватывает хор, но подтянули два-три человека – не больше. Сендри Байерс срывающимся голосом затянул дальше:
Убила водочка мою сестрицу Сью…
Но тут вступил в хор мистер Пайк. Ухватившись обеими руками за канат, он громко, с редким ухарством и шиком пропел:
И старичка она убила. Не беда!
Плесните водочки для Джонни.
И он допел до конца эту залихватскую песню, подбодряя команду к работе и заставляя ее подхватывать хором припев: «Водочки для Джонни».
И под его голос все ожили: тянули канат, подвигались вперед, пели, пока он разом не оборвал, скомандовав:
– Крепить снасти!
И тотчас же вся жизнь ушла из этих людей, и снова это были прежние никчемные существа, без толку топчущиеся на месте, спотыкающиеся и натыкающиеся в темноте друг на друга, нерешительно хватающиеся то за одну, то за другую веревку, и неизменно не за ту, за какую надо. Конечно, были между ними и такие, которые сознательно отлынивали от работы, а один раз со стороны средней рубки до меня донеслись звуки ударов, ругань и стоны, и из темноты выскочили два человека, а следом за ними пронесся мистер Пайк, грозя им самыми ужасными карами, если он еще хоть раз поймает их на такой штуке.
Все это подействовало на меня так удручающе, что я не мог выдерживать дальше: я повернул назад и поднялся на ют. По подветренной стороне командной рубки тихим шагом ходил взад и вперед капитан Уэст и лоцман. Я прошел дальше к штурвалу и там увидел того самого маленького, сухонького старичка, которого заметил ещё днем. При свете фонаря его маленькие голубые глазки смотрели еще ехиднее и злее. Он был такой миниатюрный и сухой, а штурвал – такой большой, что они казались одной вышины. Лицо у него было обветренное, корявое, все в морщинах, и по виду он казался на пятьдесят лет старше мистера Пайка. Меньше всего можно была ожидать встретить в качестве рулевого на одном из наших лучших парусных судов такую ископаемую фигуру дряхлого старика. Позднее я узнал через Ваду, что его зовут Энди Фэй и что, по его словам, ему никак не больше шестидесяти трех лет.
