Следующее иоле, ментальное, работает и производит свои динамические, эмоциональные и биологические воздействия при помощи силы образа и мысли, а также упорядочивающего аспекта значения. Виктор Франкл («Поиск смысла человеком», New York: Washington Square Press, 1959, 1963) отмечал: физическое выживание в концентрационных лагерях зависело не столько от физической силы или живучести, сколько от способности найти смысл в страдании. Мощное воздействие мысли и образа демонстрируется феноменологией суггестии и аутосуггестии.
Мы можем чувствовать сверх ментального поля, по крайней мере, еще одно измерение, которое включает, приказывает, объединяет и выходит за рамки всех предыдущих измерений. Это духовное измерение, которое Эрих Нойманн назвал собственным полем, то есть полем «Я» (в том смысле, в котором Юнг определял «Я, самость»).
Оно обладает характером созидательного, креативного упорядочивания, которое противопоставляется жесткому порядку, представленному эрхетипной структурой, как таковой.
Архетипное поле паттерны биологических форм, инстинктов, эмоций и мыслей) само по себе управляемо... источником регулирования является «Я», которое... есть анонимное, не имеющее центра знание... «Я», которое проявляется в качестве центрального «Я» с имеющим центр знанием только при определенных обстоятельствах (Эрих Нойманн, «Психина и трансформация плоскостей реальности», Spring, 1956, с. 103).
Выходя за пределы нашего рационального восприятия, духовное измерение собственного ноля (ноля «Я»), как нам кажется, также выходит за пределы пространства и времени. Оно ориентировано на изменения и эволюцию и предназначено для креативной дифференциации архетипной структуры форм, разума и сознания. Оно обладает одновременностью и единством, в которых мысль, намерение или ощущение типа «пусть будет свет» уже есть свет.
Наиболее элементарный аспект такой важной полярности, которая характеризует процесс жизни, может быть определен контрастом между стабильностью и изменением, индивидуальной автономией и групповой интеграцией или между передвигающимися частями и задающим порядок целым. Поэтому отчуждение и отделение (или, по крайней мере, их ощущение), а также слепое следование и последующий паралич являются неизбежными рисками процесса жизни. Когда центробежная динамика превалирует и детали больше не служат своей цели и не поддерживают общие «намерения» гештальта, может произойти дисбаланс и дезинтеграция. Аналогично, когда отдельные части больше не выполняют свои особые функции, система не может адекватно функционировать. В обоих случаях шаткое равновесие нарушается. Когда музыканты в оркестре не попадают в такт, играют не в тон, играют свою собственную мелодию, не вкладывают чувства в игру или просто «следуют приказам», результат один — шум. Такое полярное напряжение между балансом и дисбалансом неоспоримо лежит в основе любого природного функционирования и выражения форм.
Здесь, однако, мы должны остановиться и обратить внимание на очевидный парадокс. С одной стороны, чувство и суждение о нормальности и ненормальности — это человеческие предубеждения.
То, что мы классифицируем как нормальное и ненормальное, — это все аспекты потока изменений в природе. Мы настаиваем на разнице между порядком и хаосом и только недавно начали осознавать: то, что мы называли хаосом, обладает своим собственным порядком (Джеймс Глейк, «Хаос», New York: Viking, 1987). Конечно, по сравнению с разумом растения или животного, человеческий разум способен острее сознавать боль и страдание, причиненные деструктивными актами, которые, в случае их намеренного характера, мы рассматриваем как ненормальные и классифицируем как зло.
С другой стороны. Мы, человеческие существа, являемся главными агентами, которые порождают беспорядок и разрушение, боль и страдания, причиняемые нам самим, окружающим, а также организму планеты. Если смотреть на планет) как на функционирующий единый организм, то получается, что мы фактически являемся органами или клетками-носителями беспорядка и разрушения.
Кажется, что в человеческой природе заложена тяга причинять друг другу боль, страдания, быть жестокими. Когда мы «теряем» врага, мы тут же находим на его место другого. Элементарные различия в языке или в вопросах веры служили оправданием взаимного истребления на протяжении всей человеческой истории. (Уже в Древнем Риме была поговорка «Человек человеку — волк».) И все же разрушение — это всего лишь обратная сторона созидания. Чтобы родилось что-то новое, старое должно умереть. Наши «цивилизации», и древние в не меньшей степени, чем современные, основаны на разрушении не только себе подобных, но и организма планеты в целом. Юнг даже называл психику «нарушителем естественных законов космоса» («Избранное», том 8, параграф 422). Наши склонности к жестокости, агрессии, воинственности, очевидно, имеют тот же возраст, что и сам человеческий род как биологический вид. И нет никаких признаков, что тенденции эти со временем ослабляются, несмотря на все исполненные надежд начинания и протесты. Они вторгаются в наиболее интимные человеческие отношения не меньше, чем в группы или открытые военные столкновения.
С самого начала своего развития человеческая цивилизация всегда основывалась на разрушении экологии. Еще до того, как современный размах этих разрушений стал заметен и ощутим, леса вырубались, поскольку дерево было нужно для строительства, опустошенные земли затем выжигались и использовались в качестве пашни и пастбищ, а также для строительства ферм, деревень и городов. Эта неолитическая деятельность неизбежно должна была привести к современным разливам нефти, возгоранию нефтяных скважин и отравлению земли, воды и атмосферы.
Стремление строить цивилизации с их неизбежными конфликтами делает человека основным источником смерти и разрушения в рамках организма планеты. Этот темный инстинкт является неотъемлемой чертой человеческой природы. Но человеческая природа, в свою очередь, является внутренней деятельностью, функциональным аспектом жизни Земли. Мы не можем не задуматься над тем, что если придерживаться идеи об организменной целостности Земли, то эта потенциальная разрушительность человеческой психики может быть одной из предписанных «клеточных» функций в пределах креативной экономии и паттерна этого всеобъемлющего организма под названием «Земля».
С другой стороны, люди, как «клетки» в составе планетарного организма, также являются выдающимися носителями той особой формы разума, которую мы называем сознанием. Хорошо это или плохо, по нам дана возможность осознавать паши боли и причиняемые себе страдания, осознавать и бояться болезней, смерти и умирания, огорчаться, видя, к чему приводят разрушения, как они вредят нам самим и окружающим, а также Земле. Более того, мы начинаем понимать, что способность чувствовать сознательно не отличается от способности страдать от боли. Эта способность осознавать боль и конфликты является основной характеристикой человеческого сознания. Это то, посредством чего мы отличаем самих себя, как индивидов, от бессознательной жизни.
Человеческое сознание находится в полярной оппозиции (даже растет через оппозицию) к инерциальным автономным процессам, которые управляют молекулярной природой и жизнью и в которых оно тоже принимает участие. Жизненные процессы реализуются в рамках автоматизма и привычных ритмов и условий циклических возвратов. В противовес этому, паше особое пытливое сознание, сознание человеческого вида, включает линейную, эволюционную и направленную на дифференциацию цель. Она, возможно, подобна той, что в царстве растений морфологически выражается в дифференциации от корпя через стебель и листья к цветению, и в животном царстве — в эволюционирующей дифференциации соматических форм. Этот линейный аспект человеческого сознания имеет тенденцию рассматривать широкое распространение инерциальных и циклических качеств, присущих бессознательным жизненным процессам, как тупик и «скуку». Линейность человеческого сознания стреми гея прорваться сквозь них, открыто их отрицает, даже если за э го приходится платить разрушениями и причинением страданий и боли.
