Я помню, у нас был замечательный педагог в Щукинском училище — Моисей Соломонович Беленький. Он по доносу обиженной студентки, которой поставил двойку, просидел шесть месяцев. Почтенный человек. После этого он студентов боялся как огня. Но изменить себе до конца, говорить только про марксизм с ленинизмом он никак не мог. И вот прихожу я к нему сдавать жуткий предмет, такой предмет был — исторический материализм. И мне везет, я — везунчик, я вытягиваю билет: «Религия как предмет культа и религиоведение как наука». Я выхожу, говорю: «Моисей Соломонович, я вам буду отвечать на этот вопрос на примере Евангелия». Он говорит: «Вы что, Евангелие читали?» Я говорю: «Конечно, читал». «И Библию?» Я говорю: «Конечно, и Библию тоже». — «Идите, пять» (смех в зале).
Я его очень удивил. А это все-таки режиссерский факультет. Как бы люди, которые будут ставить спектакли, где полно коллизий, аллюзий, метафор, взятых из Ветхого и Нового Завета. А они не читали. Я уж там не говорю — Бердяев, Соловьев, Флоренский, Федоров, отец Аввакум. Зачем? Будем читать иностранных авторов — там непонятнее, и от этого безответственней. Ну, ляпну невпопад, зато как звучит! Я специально придумал, даже не придумал, а родился у меня такой неожиданный вид живописи, так называемые махакалы. Вы думаете — я знаю, что это такое — махакала? Меня сын старший просвещал, просвещал, я так и не смог запомнить. Он этими словами сыпет, он знает это все, в этом живет. Махакала от немахакалы отличает там запросто по восьмидесяти шести признакам. Конечно, это не махакала в смысле том, но вот мне так захотелось назвать — махакала, понимаете, шутка такая. «А что, известный ведущий не может на пять минут сойти с ума? Может, конечно». Так что все это очень опасное занятие. Опасное именно своей безответственностью. Мой товарищ и коллега Олег Бахтияров всегда действовал так: кто-нибудь приходил и говорил: «Я, там, типа, — дзен-буддист». Он говорил: «Так, китайским владеешь? В подлиннике читал?» — «Не-е». — «Чтоб я от тебя слова про это не слышал, или не приходи совсем!» И он прав. Он прав. Видел я одного человека, он всерьез хотел в чем-то там разобраться. Он начал с того, что изучил тибетский язык. Это понятно — человек действительно что-то хочет знать, вот это я понимаю. А то у нас как: духовность — сразу — выше, быстрее, дальше. Куда выше, куда быстрее, куда дальше? И что поразительно — ведь есть вещи, на которые никто не покушается, ну скажем, все понимают: чтобы научиться более или менее прилично играть на скрипке, нужно настроиться хотя бы на десять лет учебы. Все понимают? Все понимают! А научиться играть на себе, я не говорю — на других, на себе — вы хотите за тридцать дней. Можно, конечно, возмущаться, но это бессмысленное занятие. Поэтому остается — смеяться, улыбаться сдержанно, чтоб не обидеть. Другой раз не удержишься, продемонстрируешь какую-нибудь «ерундицию» в области психологии — так еще и обижаются люди. Я сразу начинаю вспоминать времена революции: «Ишь ты, очкастый, ишь ты, интеллигент, к стенке тебя, к стенке! Шо ты нам пролетариат забижаешь?» Вроде даже неудобно демонстрировать свою осведомленность в каких-то вопросах, приходится придуриваться и говорить на языке журнала «Знание — сила». Это в лучшем случае. Если человек не в состоянии отличить «искусственное» как прилагательное с отрицательной окраской от «искусного» как прилагательного с положительной окраской — ну, что я буду спорить с таким человеком, о чем? То, что мне кажется неестественным, механическим, насквозь рефлекторным, этому человеку кажется естественным, это — его право. Мое право — не соглашаться. В такой ситуации дискутировать обычно бесполезно. Я уже много лет общаюсь с людьми, всякое знание пытался пропагандировать: книжки, лекции, беседы. Для кого-то это — было, для кого-то — нет. Я просто думаю, если с человеком случилось такое переживание, и какой-то момент стал для него субъективной истиной, и он в это верит, то хоть ты как его убеждай, разубеждай, агитируй, пропагандируй, пока не случится другого переживания — ничего не произойдет. Человек верит согласно своим субъективным истинам, на то он и субъект, он не принимает никаких объективных доказательств. Он может согласиться, он может логически вместе с вами убедиться, что — если вот так, то — так, так, так. Но поступки он будет совершать, и реагировать эмоционально, и выборы делать — только в соответствии с теми моментами, которые он пережил как субъективную истину. С этой точки зрения никакой объективной истины вообще не существует. Иначе чего бы ученые одного и того же научного направления между собой так жарко спорили? У этого синхрофазотрон, и у этого — синхрофазотрон, у одного — эксперимент, и у другого — такой же эксперимент, у одного — такая статистика, такие картинки, и у другого — такие же картинки, а они спорят до хрипоты. Позитроны там, или не позитроны, или еще там бета-частицы, кварки, и прочая. Вот я ко всему подхожу психологически. Как меня обвиняют социологи: «Вы, — говорят, — к социальным явлениям подходите психологически, поэтому вам легко». Может быть. Вот простой факт. Смотрю — ученые спорят, оба с мировым именем, что — этот, что — тот. Но они все еще спорят. Где же эта объективная истина? Кто ее придумал, кто ее видел? Познакомьте меня с этим человеком! Может, он меня с нею познакомит? Есть общепринятое мнение. Что такое общепринятое? Это значит — процентов сорок-тридцать, контрольный пакет акций — да. У ситуации данной, данной выборки, как говорят социологи, такое мнение. Это называется «общепринятое». Какое оно общепринятое? Ну, в лучшем случае оно общевысказанное. Все проголосовали за это. Что они при этом думали, и почему они голосовали за это? Чтобы понять, отдельное исследование надо проводить. Одному нравится — говорит: «У, какая вкусная вода „Эвиан“». Другой пробует, говорит: «Да что это такое! В нашей луже — гораздо вкуснее». Кто прав? Оба. Для многих людей то, что все правы, оказывается печальным обстоятельством. Левых — нет, психологически правы все, потому что они так думают, потому что они в это верят, потому что они в этом убеждены, потому что их личный субъективный опыт привел их к субъективному переживанию этого как истины, а не чего-то другого. Мораль какая? Занимайся собою, и у тебя все получится. Зачем нужен другой? Другой нужен только в том случае, если он что-то умеет, чему ты хочешь научиться, но не умеешь, то есть нужен тренер. Если он может выступить по отношению к тебе как тренер, инструктор, то есть научить чему-то, тогда он нужен. Но это, как известно, ситуация временная: научился, сказал «спасибо», или там заплатил денежку, сказал «спасибо», или просто заплатил денежку — не сказал «спасибо», или ни того и ни другого — развернулся и ушел, сказав: «А, я в тебе разочаровался». Тоже хороший вариант — на халяву. Но ты научился чему-то конкретному, и тебе не нужно из этого человека делать бога, ставить его на пьедестал, объявлять его виновником всех своих ошибок и соавтором всех своих побед. Ни в коем случае! Тренер — он есть тренер. Я, знаете, работал со спортсменами высокой квалификации. Они как два-три соревнования выиграют, как о них начинают говорить, первое, что делают, — к тренеру претензии предъявляют за все, что было: «Ах, ты меня мучил, ах, ты у меня забирал мои любимые кроссовки, ах, я тебе отдавал то, ах, се», — вместо «спасибо». Он же уже рекордсмен мира, зачем ему теперь тренер? Нормально. «Свинья под дубом вековым, нажравшись желудей досыта, до отвала, едва глаза продравши, встала. Как рылом…», — я не точно цитирую, — «подрывать у дуба корни стала». Понимаете, логика нормальная. И сколько ей с дуба ворон ни объяснял, учитель, мастер, наставник, гуру, это ее никак не убедило. Для нее желуди лежат на земле, а понять, что они падают с дуба… надо дуб повалить — и все желуди — мои. Все. Подумаешь, потом не будет — другой дуб найду.
