Более того, если прежние фантомы Грзенк расставлял далеко от себя, в шельфовых трещинах или на орбите, то этот фантом должен находиться где-то рядом, чтобы создать сильный кучный сигнал. В этом случае хищнику будет сложно определить четкую локализацию добычи, и это даст им дополнительный шанс.
Итак, нужен был новый укорененный фантом, правдоподобный, не вызывающий подозрений у аборигенов и вместе с тем соблазнительный, такая наживка, чтобы майстрюк не устоял и набросился бы именно на нее, а не на девушку в белом платье и не на старика, сочтя их всего лишь подделками. Это была нелегкая задача, хищник быстро обучался, и поэтому очередной капкан должен быть сложнее предыдущего. Для верности биологическая бомба должна сработать не сразу при первом прикосновении к ней майстрюка, а чуть позднее, когда, умертвив ее, майстрюк начал бы трансформировать ее в шар.
После того как несложная материя для фантома была сотворена в пространстве, Грзенк задумался, какой индивидуальный слепок ей придать. Важно ведь придумать не только саморазвивающуюся форму, без единого сбоя, чтобы — упаси бог! — у нее не стали бы в тридцать лет расти хвост или дополнительная голова (а такое уже случалось с некоторыми начинающими фантомистами), — главным являлось создать для фантома реальную человеческую историю, сам принцип его прохождения по жизни, чтобы он был не хуже, а даже лучше, чем у Сайда. Именно здесь и возникали трудности. Чем глубже укоренялся фантом, тем сложнее было провести его по лабиринтам жизни, подчиняющейся своим законам.
Десятилетия фантом действовал самостоятельно, на свой страх и риск и был совершенно неуправляем. На чужой планете его подстерегало множество опасностей: от аппендицита до автокатастрофы. И в этих условиях мина-ловушка для майстрюка должна была сохранить себя: не выпасть из коляски, не угодить в отрочестве под грузовик, обрести социальный статус, слиться с аборигенами, прожить лет сорок или пятьдесят. Затем в фантоме включалась некая заложенная изначально программа, согласно которой он должен оказаться в нужное время в нужном месте, причем временные и пространственные координаты этого места требовалось ввести в память фантома особенно прочно.
Только к утру фантом был готов к десантированию во времени. Грзенк очень ясно представил орущего младенца — мальчика, который должен был появиться в кроватке одного из московских роддомов в августе 1955 года. Это был не просто фантомчик, а настоящее произведение искусства: чудесная крошечная саморастущая бомбочка.
Грзенк закрыл глаза и мгновенным высвобождением энергии, образовавшейся в его реакторном желудке, перенес фантом с замоскворецкого чердака, где он был сотворен, в седьмой роддом. Все прошло великолепно, и маленький фантомчик был заброшен в роддомовскую кроватку так же точно, как мяч в баскетбольную корзину. «Живи, моя бомбочка, желаю тебе никогда не узнать, для чего ты была сделана!» — с грустью подумал Грзенк.
Как бы он сам желал укрыться в прошлом вместе с Лирдой, отправившись туда вместо фантома! В прошлом майстрюк никогда бы их не достал — он царствовал над пространством, но не над временем. Но, увы, это было возможно лишь для творящей фантом мысли, но никак не для материи.
Вот если майстрюк их все-таки сожрет и они станут такими, как прадедушка Бнург, тогда дело другое: добро пожаловать и в прошлое, и в будущее, при условии, что Иллюзорные миры не растворят тебя. А пока все, что можно было сделать, это проскользнуть в прошлое силой сознания и из существующей на том временном срезе материи создать фантом, который придет к ним несколько десятилетий спустя уже выросшим и готовым к действию. Именно об этом стал сейчас думать Грзенк, и у него, как и много раз до этого, мелькнула мысль, что материя существует одномоментно, изменяясь с каждым циклом и как бы перерастая из одного временного витка в другой.
Даже та универсальная материя, из которой состоят они с Лирдой и за которой охотится голодный майстрюк, одномоментна и существует только в настоящем, бесконечно крошечном мгновении. После чего материя копируется в будущее, навсегда замирая в прошедшей минуте неподвижным слепком. Из этой мысли вытекала другая: целостной материи вообще не существует, а есть лишь бесконечная цепочка волн времени, каждая из которых несет свою материю. Тогда выходит, что майстрюки должны существовать на всех временных срезах и собирать всю материю в единый шар, в центре которого нет ни пространства, ни времени.
Погрузившись в эти довольно сложные рассуждения, Грзенк спохватился, что забыл узнать имя, которое дали аборигены его маленькому фантомчику. Он сосредоточился, протиснулся сквозь тугие витки времени и скользнул в память его приемных родителей. И тотчас имя мальчика вспыхнуло у него в сознании ярко и отчетливо…
Для укорененного фантома с биологической бомбой внутри прошло пятьдесят лет, прежде чем он встретился с Грзенком и Лирдой в вагоне поезда, следуя изначально заложенной в него программе. Звали его Семеном Марковичем Дубровиным…
Лирде вскоре надоело лежать на верхней полке, слушать стук колес и считать мелькавшие за окном телеграфные столбы. Когда мимо вагона пролетел тысяча сто восьмой телеграфный столб и Лирда зафиксировала полную аналогичность его структуры со структурой предыдущих тысячи ста семи столбов, инопланетянка соскользнула вниз и уселась между Бурьиным и Корсаковым.
Неуемный восторг и безудержное счастье распирали ее настолько, что она не могла дольше удерживать эти чувства в себе. У Лирды опять возникло странное состояние беспричинной веселости, которое она впервые испытала на набережной Москвы-реки, когда швыряла в воду туфли. И сейчас, как тогда, только с еще большей силой Лирде захотелось смеяться, кокетничать, дразнить всех, делать глупости и чувствовать себя всеми любимой. И даже то, что где-то рядом может быть майстрюк, не портило ей настроение.
«Послушай, милочка, — говорил ей здравый смысл, — куда подевалась твоя прежняя серьезность? Ты перестаешь контролировать себя! Вспомни прадедушку Бнурга, который облаивал слонов в зоопарке. Тоже так хочешь? Это тебя затягивает форма, вспомни первый закон!»
Но здравый смысл старался зря, в настоящий момент Лирде совершенно не хотелось к нему прислушиваться.
— Мне скучно! — капризно пожаловалась она, упираясь подбородком в плечо Корсакову. — Леш, ты собираешься меня развлекать или мне умереть от тоски?
— Поезд есть поезд — здесь всегда скучно.
— Какой ты вредный! Совсем не развлекаешь девушку! Подумать только, и за тебя я хотела выйти замуж!
— Давай я тебя развлеку. Хочешь куриную ножку? — предложил Никита.
— Нет, — замотала головой Лирда. — Не хочу!
— Не хочешь, как хочешь — мне больше достанется, — охотно согласился тот.
Бурьин уже успел смотаться в вагон-ресторан и притащить три курицы-гриль, бутылку водки и десять бутылок пива. Не прошло и часа, как кости двух из трех курочек уже лежали горкой на газете рядом с пятью пивными пробками, а сам Никита подумывал, не перебраться ли ему на верхнюю полку.
— Молодой человек, у вас отличный аппетит! На вас просто приятно посмотреть, — сказал Семен Маркович, осторожно отодвигая свой рукав от пивной лужицы на столе. — Скажите, вы всегда так обедаете?
