— Сделайте же что-нибудь! Освободите ее от влияния этойдурацкой планеты! Она уничтожает ее! — крикнул Грзенк.
Зато баба Паша, вернувшаяся получасом спустя, все поняла, стоило ей взглянуть на Лиду.
— Простудили красавицу. Где это видано по такой дожжине гулять! И одежу мокрую не сняли!
Она подбоченилась с видом самым что ни на есть решительным, как генерал перед большим сражением, и начала отдавать отрывистые команды:
— Растереть ее нужно! А ну, Катька, помогай! А ты, как там тебя, уж не упомню, давай отсюда, нечего тебе смотреть! Давай, давай, на веранде подождешь! — И баба Паша чуть ли не за шкирку выперла Грзенка из комнаты, хотя бедный призрак изо всей силы тщился остаться.
Вслед за ним она вытолкала и дворнягу, бестолково вертевшуюся под ногами.
— Никакой от мужиков пользы нет, все равно как мебель какая, — проворчала баба Паша, захлопывая за ними дверь.
Вслед за тем она быстро раздела послушную и дрожащую Лиду и принялась энергично растирать ей спину, плечи и грудь скипидаром.
— Чего смотришь? Давай помогай! Развешивай покуда одежу! — велела она Китти.
После растирания старуха накинула на плечи Лиде свою старую шерстяную кофту, укутала ей плечи одеялом и стала с силой растирать ступни, так что та почувствовала, как по ее телу забегали иголки.
— Это пока не простуда, а промерзь, — заявила она. — Девки-то, дуры, зимой без чулок да без шапок набегаются, а под вечер их промерзь хватает. Коли вовремя растереть да укутать, дак не заболеет. Ночь полежит, подрожит, а наутро опять без чулок бегат. Эх, городские, хлипкие вы, как из ваты скручены…
Дымла втянула носом едкий скипидарный запах и слегка поморщилась. Жалкая знахарская настойка! Растирания мало практиковались мрыгами, разве что совсем уж древние старушки от ломоты в щупальцах принимали ванны из раскаленного метана.
— Ну как ты? — Дымла озабоченно склонилась над Лирдой.
— Спать хочу…
Лирда лежала под одеялом так, что видны были только ее розовое свежее лицо и непослушная каштановая челка. Она улыбнулась Дымле и закрыла глаза. Дыхание у нее было уже ровным.
Дымла долго всматривалась в нее. Потом нахмурилась. Она поняла.
Баба Паша, присев перед печкой, возилась с растопкой. Дымла вышла. Грзенк в беспокойстве бегал по веранде, проходя сквозь стулья. Бнург, поджав хвост и уши, стоял у дверей в комнату. Увидев Дымлу, оба призрака, не находившие себе места от беспокойства, бросились к ней.
— Ей уже лучше. Жар спал. Она спит, — спокойно сказала Дымла.
— Неужели баба Паша ее вылечила? — Но чем?
— Растерла ее какой-то дрянью.
— Так просто? — не поверил Грзенк. — А что с ней было?
Прежде чем ответить на этот вопрос, Дымла выдержала паузу.
— Диагноз очень тяжелый: очеловечивание, — веско сказала она. — Она начинает чувствовать, как люди, и даже болеть их болезнями… Универсальная материя перестраивается. Вскоре это может привести к тому, что Лирда утратит способность к перемене форм.
Грзенк и дворняга недоверчиво переглянулись.
— Но отчего так происходит?
— На этот вопрос вы и сами сможете ответить. Получать истину в разжеванном виде — привычка не самая приятная и тем более не самая гигиеничная, — заметила Дымла.
Грзенк сосредоточился и осторожно попытался проникнуть в сознание спящей за стеной Лирды. Разумеется, это было не совсем этично, но кто же станет осуждать встревоженного отца, который стремится добраться до корня глубоких перемен, произошедших с дочерью?
Оказавшись в сознании Лирды, он в первый момент вновь ощутил себя как в лабиринте. Но в лабиринте не из черных камней, а из разноцветных рулонов материи, переплетавшихся в сложнейшие сочетания мыслей и образов. Грзенку удалось поймать и уловить только некоторые из них, самые поверхностные, отражавшие воспоминания последних дней, но и этого оказалось достаточно, чтобы он все понял. Уже пятясь, чтобы покинуть ее мысли, он случайно нарушил какой-то внутренний запрет, и сознание Лирды, мгновенно сомкнувшись, как створки моллюска, выбросило его из себя.
— Ну как? Вынюхал? — иронично спросила Дымла.
— Я не вынюхивал! — возмутился Грзенк. — Я старался помочь!
— Похвально. В этом отношении ты похож на прадедушку. Он у нас тоже очень старательный. Всегда пройдет мимо и как бы случайно увидит. Как, что, где и с кем, — усмехнулась Дымла. — Даже выражение такое есть: «Какое твое собачье дело?»
— Не надо грязи! — возмущенно гавкнул Бнург.
В воздухе висела сырость, но дождь уже почти прекратился. Еще немного — и майстрюк сможет продолжать поиски. Его тончайшие телепатические усики начнут шарить по сторонам, выискивая добычу. Все три призрака поняли это одновременно и устыдились своей склочности.
— Сейчас не время ссориться, — примирительно сказала Дымла. — Чтобы испортить друг другу настроение, у нас будет еще целая вечность, а теперь неплохо бы заняться нашей девочкой.
— Что с ней, Грзенк? Почему она заболела? — спросила дворняга, прислушиваясь к стуку капель по жести крыши.
— Первоначальный диагноз был довольно точен. Мы действительно… э-э… столкнулись с очеловечиванием, — серьезно начал Грзенк.
— Но отчего это? Почему она очеловечивается? — перебил его Бнург.
— А ты бы хотел, чтобы она особачивалась? — не сдержалась Дымла. Бнург предпочел сделать вид, что ничего не услышал.
— Причин для очеловечивания две. Первая — привязанность к форме, чего не избежал никто из нас, а вторая и главная причина, — здесь Грзенк сделал паузу и сказал раздельно и громко, как будто не говорил, а писал заглавными буквами: — Запретное чувство.
— Запретное чувство? — с ужасом спросил Бнург. — Какое именно?
— Самое скверное и самое запретное из всех запретных — любовь! — Здесь Грзенк снова позволил себе повысить голос. — Мы должны что-то предпринять, чтобы поставить точку и вернуть нашу девочку в нормальное русло.
— Лирда всегда была слишком впечатлительна… Я бы даже сказал, болезненно впечатлительна, — проскулил прадедушка Бнург. — Ее нужно чем-нибудь отвлечь.
— Точно. Отвлечь! Умная собачка, хорошо придумала! — с издевкой сказала Дымла. — Давайте предложим ей собирать марки!
— Ты намекаешь, что у нас ничего не получится? забеспокоился Грзенк. — Неужели нельзя отвлечь от любви?
Дымла не без сладострастия закинула руки за голову так, что ее высокие груди под тонкой майкой «Поцелуй меня!» поднялись и затрепетали.
— Не берусь судить за всех, — сказала она тоном постаревшей мадам де Помпадур, взявшейся читать телелекции «Ты, я и интим», — но в моем случае отвлечься от любви можно было только одним способом — найти себе новую любовь.
