Вдруг я вспомнила, где видела сброшенную чудовищем «маску»: это было лицо психолога из одиннадцатой экспедиции. Я смотрела беседу с ним после его возвращения через границу.
– Зона Икс – красивое и умиротворяющее место, – говорил он спокойным голосом и отчужденно улыбался. – Мы не увидели ничего необычного. Совсем ничего.
Я уже начинала понимать, что смерть здесь, в Зоне, и там, за границей, – разные вещи.
* * *
Наутро в ушах все еще стоял стон чудовища. Я подошла к крутому спуску, уходившему к черным лужам, из которых торчали обманчиво мертвые кипарисы. Вода скрадывала всякий звук, и в неподвижной поверхности, как в зеркале, отражались только деревья и серый мох. Больше всего в Зоне Икс мне нравился именно этот участок тропы. Мир будто замер, насторожившись, но в то же время был полон умиротворения. Тишина одновременно призывала расслабиться и предостерегала от этого. До лагеря было чуть больше километра, и я замедлила шаг, растворившись в солнечных лучах и гуле насекомых в высокой траве. Я обдумывала, как вести себя с топографом: что рассказать, а что утаить.
Ясность вспыхнула внутри меня, и я успела дернуться вправо.
Первая пуля попала в левое плечо, а не в сердце. Я отшатнулась. Вторая прошила левый бок и не то чтобы сбила с ног, но от удара я потеряла равновесие и в полной тишине покатилась вниз по склону. В ушах заревело. Я лежала у подножия холма, пытаясь восстановить дыхание, одна рука в черной воде, другая подо мной. Сначала казалось, что левый бок кто-то разрезал мясницким тесаком и начал зашивать по живому. Однако боль тут же утихла, превратившись в досадный зуд, отверстия от пуль затянулись. Организм что-то там затеял, под кожей будто роились крохотные насекомые.
Прошло всего несколько секунд. Надо было двигаться. К счастью, я держала пистолет в кобуре, а то бы он вылетел. Теперь я достала его. Перед падением я успела разглядеть в зарослях травы блик от прицела. Я знала, кто устроил засаду: топограф служила в армии, сразу видно – профессионал. Однако она не подозревала, что ясность защищает меня, и болевой шок меня не обездвижил.
Я перекатилась на живот и поползла по кромке воды.
С противоположного «берега» донесся оклик топографа:
– Где психолог? Что ты с ней сделала?
– Она умерла! – крикнула я в ответ, пытаясь придать голосу слабость.
Зря я сказала ей правду. Топограф выстрелила над травой в надежде спугнуть и заставить меня выбежать из укрытия.
– Я не убивала ее! – крикнула я. – Она спрыгнула с маяка!
– Снова необдуманный риск? – швырнула топограф, как гранату.
Видимо, она все это время размышляла о моей неудавшейся попытке подвергнуть ее внушению.
– Послушай! Я ранена и не выкарабкаюсь! Брось меня и уходи! Я тебе не враг!
Жалостливый голос должен был успокоить топографа, но ответа я так и не дождалась – только жужжали пчелы, кружась над дикими цветами, да где-то в черном болоте лопались пузыри. Я подняла глаза к ослепительно синему небу и подумала, что пора двигаться.
– Возвращайся в лагерь, забирай припасы и иди к границе, – крикнула я еще раз. – Мне все равно, я тебя не держу!
– Не верю ни единому твоему слову! – раздалось в ответ: топограф была ближе и заходила с другой стороны. – Ты вернулась, но ты больше не человек. Убей себя сама, пока я этого не сделала.
Ее тон мне не понравился.
– Я такой же человек, как и ты, – отозвалась я. – Все, что происходит, – естественный процесс.
Правда, едва ли она поймет, что я имела в виду ясность.
Я хотела сказать, что все идет, как должно, но, увы, сама не была в этом уверена, да и топограф не стала бы меня слушать.
– Имя! – кричала она. – Назови свое имя! Скажи мне, черт возьми, как тебя зовут!
– И что с того? – крикнула я в ответ. – Тебе-то какая разница? Не вижу в этом смысла.
Молчание стало ответом: все, больше говорить она не будет. Я для нее – демон, дьявол, что-то непонятное и непостижимое. Я чувствовала, как она приближается, прячась в складках местности.
Топограф выжидала, ей нужен был один точный выстрел, мне же хотелось просто кинуться на нее, тупо паля перед собой. Однако вместо этого я быстро кралась к ней по кромке воды. Возможно, она ждала, что я убегу, увеличивая дистанцию, но я знала, что с прицельной дальностью ее винтовки это было самоубийством. Я попыталась замедлить дыхание, прислушиваясь к звукам, которыми она выдала бы свою позицию.
Через мгновение на противоположном склоне холма послышались шаги. Я подобрала комок грязи и зашвырнула его как можно дальше, к кромке болота, откуда я приползла. Пролетев над болотом метров пятнадцать, он с чавкающим хлюпаньем погрузился в воду; я же в это время продвигалась вверх по холму, пока мне не открылся кусочек тропы.
Топограф ползла сквозь высокую траву метрах в трех от меня. На сотую долю секунды она подняла голову, чтобы осмотреться и снова исчезнуть. Времени на раздумья и колебания не было. Я выстрелила.
Голова топографа дернулась набок, она бесшумно осела в траву, со стоном разбуженного человека перевернулась на спину и застыла. Лицо ее было залито кровью, лоб перекорежило. Я скатилась вниз по склону и с удивлением уставилась на пистолет. Такое ощущение, что я находилась на развилке между двумя будущими, хотя только что выбрала одно из них. Теперь осталась только я.
Через некоторое время я решила удостовериться и осторожно подползла к гребню холма. Топограф по-прежнему лежала в траве и не двигалась, винтовка над ее головой напоминала восклицательный знак. Я никогда еще никого не убивала. Правда, учитывая особенность этого места, мне не верилось, что я и сейчас совершила убийство. По крайней мере, так я убеждала себя, чтобы унять дрожь. Хотелось представить, как бы все обернулось, попытайся я вразумить ее. Что было бы, если бы я не стала стрелять и сбежала в чащу?
Я поднялась на ноги и вскарабкалась на холм. Плечо не болело – только тупо ныло, – но я все равно чувствовала себя разбитой. Глядя в окровавленное лицо топографа, я пыталась понять, как прошли ее последние часы в базовом лагере, что терзало ее. Может, она отправилась к границе, засомневалась, вернулась, затем опять ушла – и так снова и снова, словно в заколдованном круге? Должна же быть какая-то причина, побудившая ее напасть на меня. Или достаточно было всего раз переночевать одной, чтобы съехала крыша? Одиночество давит, требует действий. Вернись я раньше, как обещала, может, все было бы иначе?
Я не могла бросить ее тут, но и тащить тело в лагерь (там за палатками было старое кладбище) тоже не решалась: мешала ясность. Что если она должна еще послужить Зоне, измениться и выйти на новый уровень существования, а, похоронив ее, я нарушу ход вещей? В общем, я решила перекатить топографа к воде. Она еще не окоченела, кожа была теплой на ощупь, из дыры в голове сочилась кровь. Добравшись до бережка, я попросила у нее прощения и сказала, что прощаю ее. Не думаю, что от этих слов был какой-то толк, да и звучали они абсурдно. Если бы она вдруг ожила, о прощении мы бы, вероятно, подумали в последнюю очередь.
