Петр отпустил поручни – лишь на миг, чтобы вручить Рашмике металлический цилиндрик с закручивающейся крышкой.
– Думаю, это тебе покажется интересным, – сказал он. – Там листок бумаги с записями. Там только расчеты, без комментариев. Это чтобы руководство ничего не поняло, если бумажка попадет к нему в руки.
– Надеюсь, это не все, что ты хотел мне сообщить?
– На Утесе Череп, откуда я родом, жил один человек, Шауль Темпье. Я был с ним знаком. Этот старый отшельник ютился в заброшенном раскопе на краю поселка. На жизнь зарабатывал починкой землеройной техники. Он не был сумасшедшим или агрессивным, я бы даже не назвал его асоциальным или хотя бы нелюдимым. Просто он не нашел общего языка с жителями поселка и предпочел держаться особняком. Дело в том, что он был исключительно педантичен, до одержимости. И не нуждался ни в жене, ни в любовнице, ни в друзьях.
– И ты не считаешь это асоциальностью?
– Ну, как сказать – он не был груб или неприветлив. Всегда ходил чистый и не имел, насколько мне известно, слишком неприятных привычек. Когда я к нему заглядывал, он всегда угощал чаем из большого старого самовара. Иногда играл на древней нейролютне. И спрашивал, нравится ли мне его музыка.
Сквозь лицевой щиток Рашмика разглядела на губах Петра улыбку.
– Сказать по правде, играл он скверно, но у меня никогда не хватало духу об этом сказать.
– А как ты с ним познакомился?
– Я работал на складе землеройных машин, следил, чтобы техника была в рабочем состоянии. Обычно мы сами ее ремонтировали, но бывали запарки, и мы не справлялись, и тогда кто-нибудь из нас тащил машину в берлогу Темпье. Раза два-три в год это делал и я, причем со всей охотой. Нравился мне этот чудак – как он пытается сыграть на лютне, ну и вообще. Темпье старел себе и старел. И вот в одну из наших последних встреч, одиннадцать или двенадцать лет тому назад, он решил мне кое-что показать. Я удивился – надо же, Шауль мне доверяет.
– Зря удивился, – сказала Рашмика. – Ты производишь впечатление человека, которому хочется доверять.
– Это комплимент?
– Не уверена.
– Что ж, приму как комплимент, на всякий случай. О чем я говорил?
– Темпье захотел тебе что-то показать.
– Это был лист. Вот этот, что я тебе дал. Вернее, у тебя точная копия. Оказалось, Темпье бо́льшую часть жизни регистрировал исчезновения. Чем он только не занимался – проверял опубликованную главными церквями статистику, даже побывал на Пути, чтобы покопаться в труднодоступных архивах. Я уже сказал, что он был очень дотошным и пунктуальным. И когда я увидел его материалы, сразу понял, что это самая полная статистика исчезновений, которую способно собрать частное лицо. Сомневаюсь, что где-нибудь на Хеле найдется любительская работа получше. Описанию каждого исчезновения там сопутствовала куча разного материала – свидетельства очевидцев, характеристики самих очевидцев, ну и всякое прочее. Если за день до исчезновения происходило извержение вулкана, Темпье обязательно это отмечал. Он записывал все необычное – вне связи с исчезновениями.
– И что-то нашел? То же самое, что обнаружили нумеристы?
– Нет, – ответил Петр. – Он нашел кое-что другое. Темпье отлично понимал, о чем говорили нумеристы. И его собственные данные полностью совпадали с выводами секты. По сути, он считал само собой разумеющимся, что исчезновения происходят все чаще.
– И что же он обнаружил?
– Расхождения между официально опубликованными мирскими и церковными данными.
Рашмику такой ответ разочаровал, она ожидала большего.
– Подумаешь, открытие, – протянула она. – Предположим, миряне проморгали, а наблюдатели заметили. В поселках народ не такой внимательный…
– Ты не понимаешь, – буркнул Петр.
Впервые девушка услышала в его голосе раздражение.
– Я говорю не о том, что церкви заявили об исчезновении, которое не заметили все остальные. Дело в другом. Тогда, за восемь лет до того случая – сейчас это будет уже двадцать лет назад, – произошло исчезновение, не фигурирующее ни в одной церковной сводке. Понимаешь, о чем я? Исчезновение имело место и было засвидетельствовано секулярными наблюдателями вроде Темпье, а церкви утверждают, будто ничего не произошло.
– Но какой в этом смысл? Для чего церквям скрывать факт исчезновения?
– Темпье задался тем же вопросом.
Может быть, она не совсем напрасно выбралась на крышу.
– Было ли у этого исчезновения какое-нибудь свойство, объяснявшее, почему оно не попало в официальные хроники? Несоответствие обычным критериям?
– Например?
Рашмика пожала плечами:
– Я не знаю. Ну, скажем, исчезновение было очень кратким.
– Интересно – если Темпье верно во всем разобрался, – что это исчезновение было самым продолжительным из зарегистрированных. Оно длилось одну целую две десятых секунды.
– Тогда я совсем ничего не понимаю. Что еще говорил об этом Темпье?
– Хороший вопрос, – кивнул Петр. – Но не из тех, на которые быстро ответишь. Потому что Шауль Темпье умер. Семь лет назад.
– Жаль. Похоже, он тебе нравился. Но ты сам говорил: он был немолод.
– Он был стар, но вовсе не собирался умирать. Его убило током. Темпье нашли рядом с машиной, которую он чинил.
– Ясно, – вздохнула Рашмика. – Значит, неосторожность.
– Неосторожность – это не про Шауля Темпье. Вот тут они дали маху.
Рашмика насторожилась:
– Они?
– Те, кто его убил.
Некоторое время парень и девушка стояли молча. Караван забрался на вершину арки моста и начал долгий плавный спуск к другому краю Пропасти. Противоположная стена выросла, уступы и трещины на ее истерзанном боку стали хорошо видны. Слева, на юго-западной стороне Пропасти, Рашмика заметила необычный выступ. Он казался тщательным карандашным наброском, дожидающимся мастера с красками. Но это был точно утес. Как только караван доберется до него, переход через Пропасть завершится. Мост выдержит, и мир будет в порядке – по крайней мере, не хуже, чем раньше.
– Значит, ты для того и пришел в караван? – спросила она Петра. – Узнать, почему убили старика?
– Послушать тебя, так все на свете только и делают, что ищут тот или иной ответ.
– Но ведь так и есть.
– Я не прочь узнать, почему убили Шауля, но куда больше меня интересует, почему церкви решили лгать о слове Божьем.
Рашмика уже спрашивала Петра о его вере, но по-прежнему чувствовала, что надо выяснить, насколько он откровенен. Должна быть какая-то лазейка в его душу, трещинка сомнения в щите убежденности.
– Так ты считаешь исчезновения словом Божьим.
