Алые огненные цветы распускались и увядали за несколько секунд. Фейерверк полыхал в небольшом сферическом объеме, центром которого была планета. Вокруг этого шара царила непроглядная тьма. Медленное разгорание и угасание, приятное непостоянство вспышек воскрешали в памяти – возможно, очень далекой, наследственной – образы морских животных: общаясь между собой в немыслимых глубинах, они стреляли друг в друга порциями биолюминесцентной массы. Не битва, а редкая встреча единомышленников, торжество в честь жизни, которая ухитряется существовать даже во мгле и стуже океанских глубин.
На начальном этапе космической войны близ p Эридана противоборствующие стороны соблюдали максимальную скрытность. И люди, и ингибиторы старались применять двигатели, приборы и оружие, не излучавшие никаких энергий; в самом крайнем случае излучение было рассчитано на слепые пятна известных датчиков. Ремонтуар это сравнил с поединком, когда бойцы бесшумно движутся в абсолютно темной комнате и разят практически наугад. Когда один из противников получал рану, он не выдавал себя даже возгласом, не пытался воспрепятствовать продвижению клинка в своем теле и не силился остановить кровотечение. Второй же боец спешил как можно быстрее выдернуть меч, чтобы не обнаружить свое местонахождение. Неплохая аналогия, вот только комната протяженностью в световой год, и сражаются не мечники, а космические корабли и машины-волки, и оружие с каждым новым выпадом или отражением атаки увеличивает свою силу и дальнобойность. Корпуса кораблей становятся все холоднее, чтобы не выделяться на температурном фоне космического пространства; скрываются выбросы двигателей; оружие незамеченным проницает тьму и убивает расчетливо и осторожно.
Однако наступал момент, когда та или другая противоборствующая сторона отказывалась от маскировки. Едва принималось такое решение, противник делал то же самое. Сражение переходило в принципиально иную стадию, оружие не пряталось, ресурсы тратились безрассудно, в огромных количествах.
Глядя из капсулы наблюдения на битву, Скорпион вспоминал слова Клавэйна о далеких войнах: битва прекрасна, если тебе посчастливилось не быть ее участником. Битва – это гром и ярость, цвет и движение; это массированная атака на все органы чувств. Битва бравурна и театральна, от ее вида захватывает дух. Битва драматична и романтична, но только если ты зритель. «Однако мы, экипаж „Ностальгии“, тоже участники этой битвы, – напомнил себе Скорпион. – Мы пока не сражаемся, но наша судьба целиком зависит от исхода сражения». Более того, Скорпион несет личную ответственность за этот исход. Он не отдал все орудия с тайного склада, которые просил Ремонтуар. И потому тот не мог гарантировать, что операция прикрытия пройдет успешно.
Просигналила панель – через «Ностальгию по бесконечности» промчалась необычная гравитационная волна.
– Это она, – тихо, деловито произнес Васко. – Последняя пушка класса «Ад», если мы не сбились в счете.
– Ремонтуар не собирался пустить их в дело все сразу, – заметила Хоури.
Она тоже была тут, в капсуле, сидела с Аурой на коленях.
– Похоже, что-то не так.
– Поживем – увидим, – сказал Скорпион. – Возможно, Ремонтуар придумал новую стратегию, более выигрышную.
Они увидели луч неизвестной природы; испуская в стороны зримый даже в вакууме свет, тот с элегантной медлительностью продвигался в боевом пространстве. Было нечто непристойное в том, как этот кровавый язык тянулся к одному из крупных соединений волков. Скорпиону не хотелось думать о том, насколько ярок этот луч вблизи, если он виден даже без оптики или усилителей интенсивности света. Свинья погасил все лампы в ремонтной капсуле, притушил навигационные приборы, чтобы лучше видеть бой. Насчет излучения двигателей можно было не беспокоиться, оно надежно экранировалось.
«Паук» вздрогнул, что-то отделилось от субсветовика. Скорпион приучил себя не вздрагивать в подобных случаях. Он дождался, пока капсула не переориентируется и не выберет путь к новому месту стоянки, куда и двинется с неторопливостью и осторожностью тарантула, управляемая древним алгоритмом ухода от столкновений.
Хоури смотрела в иллюминатор на нижнюю половину корабля, держа Ауру так, чтобы и та могла видеть своими щелочками.
– Странный участок, – сказала Ана. – Кто это постарался, море или капитан?
– Думаю, море, – ответил Скорпион. – Хотя не могу ручаться, что тут потрудились жонглеры. Экологическая система на Арарате очень сложна, она состоит не только из жонглеров, как и на любой аквапланете.
– Почему вы говорите шепотом? – спросил Васко. – Мы же снаружи – разве он может нас услышать?
– Я говорю шепотом потому, что это прекрасное и удивительное зрелище, – ответил Скорпион. – Вдобавок голова болит. С нами, свиньями, такое бывает. Говорят, череп маловат для мозга, и с возрастом становится все хуже. Из-за давления на зрительные нервы развивается слепота, если только возрастные изменения не приканчивают тебя раньше. – Он улыбнулся, глядя в темноту. – Приятная перспектива?
– Я просто спросил.
– Ты не ответил на вопрос, – сказала Хоури. – Он слышит нас?
– Джон? – переспросил Скорпион. – Не знаю. Я лично считаю, что у него есть право сомневаться. Так что будем вежливыми.
– С каких это пор ты стал вежливым? – спросила Хоури.
– Я над этим работаю.
Аура булькнула горлом.
Опоры капсулы напряглись и согнулись, она прижалась к корпусу, осторожно стукнув о поверхность корабля. Капсула висела под плоским торцом огромного субсветовика, которым тот еще недавно опирался на дно океана. Повсюду вокруг простирались окрашенные в пастельные тона сложные коралловидные образования. Некоторые серо-зеленые выступы были величиной с шаттл: целый лес кривых каменных пальцев. Все это наросло за двадцать три года пребывания корабля на Арарате, чтобы разительно контрастировать с побочными эффектами «эволюции» капитана Бреннигена, обусловленной плавящей чумой. Наросты пережили и буксировку «Ностальгии» в открытое море, и взлет с Арарата, и столкновение с волками. Несомненно, капитан Джон Бренниген смог бы избавиться от этих псевдокораллов – когда-то он даже полностью изменил форму кормы, чтобы сделать возможной посадку в океан. Корабль был целиком во власти капитана и, даже более того, олицетворял его психику. Это был монумент, изваянный виной, ужасом и жаждой искупления.
Однако на корме не было и следа трансформаций. Наверное, капитан предпочел сохранить эти наросты, следы умершей морской фауны, как Скорпион оставил шрам у себя на плече, срезав вытатуированного скорпиона. Иначе вместе с этим шрамом свинья стер бы часть того, что делало его Скорпионом.
Арарат изменил капитана. Скорпион это знал, и сам Бренниген, несомненно, тоже. Но что именно стало иным? «Придется нам в скором времени подвергнуть его обследованию», – подумал свинья.
Скорпион уже приготовил все необходимое. В его кармане лежала пригоршня ярко-красного порошка.
Васко повернулся, скрипнув новенькой портупеей.
