Суток не прошло, как институт взяли в осаду фээсбэшники, вежливые ребята в строгих костюмах. Михаил не преувеличивал, говоря, что ФСБ перетряхнула Нанотех. Она едва не разобрала его по кирпичику. В итоге задержали Гуревича, «личного программиста» Деда. Оказывается, этот идиот задумал продать секрет репликации то ли исламским террористам, то ли евреям для борьбы с исламскими террористами, то ли вообще ЦРУ, хрен редьки не слаще. Гуревича взяли — добрых пол-института видело, как его выводят в наручниках и запихивают в машину, — и увезли. С Михаилом провели воспитательную беседу об ответственности и бдительности. Михаил притворился, будто совершенно убит горем. Думал он только об одном: какая же восхитительная сволочь Дед!
Михаил знал Нанотех как свои пять пальцев, лично руководил поисками и не верил, что ФСБ оказалась ловчее и откопала где-то ноут, который не сумела найти служба безопасности института. Он не мог вынести такого удара по самолюбию — и вообразил, будто ФСБ сделала хорошую мину при плохой игре, а ноут на самом деле исчез. Куда — непонятно. Зато понятно, кто его спрятал и зачем. Переиграть Михаила мог только один человек на свете — Дед.
Чисто из вредности.
Иногда Михаил ловил себя на мысли, что вера в пропавший ноутбук выглядит паранойей. Раз за разом он доказывал себе, что ноут пылится в хранилище вещественных доказательств ФСБ. И тут же предавался мечтам о том, как случайно раскапывает эту хреновину на территории в день закладки новой березовой аллеи.
Их было двое равно великих, двое сильных конкурентов. И Дед, явно уже проигрывая Михаилу свой институт, воткнул на прощанье сопернику шило в зад. Это было на него очень похоже.
Гуревича, талантливого программера, крепко двинутого на софте для микробов и беззаветно преданного Деду, Михаил всегда считал идиотом в чисто житейском смысле. Когда именно его взяли за жабры, Михаил только выругался. Как он сам не догадался, что программист сохранил резервную копию прошивки «пятерки» или даже втихаря слил личный архив Деда! Михаил готов был поставить сто против одного: Гуревич украл инфу в порыве идеализма, чтобы запрещенное открытие любимого шефа не сгинуло бесследно. И только поняв, что натворил — а он ведь серьезное преступление совершил, — задумал толкнуть краденое на сторону. Но воровать служебный ноут… Это имеет смысл, чтобы подтвердить аутентичность данных при продаже. И все-таки слишком рискованно. По идее, как раз у Гуревича хватило бы дури на такой неразумный шаг.
Вопрос в том, что у Деда, когда разозлится, дури обнаруживалось еще больше. А особенно его бесили всяческие запреты — в ответ он был способен на демонстративно наглые поступки. Одаренный ученый в нем задавил одаренного хулигана и анархиста, и лучше было этих двоих не будить.
— Отомстил мне старик на прощанье… — протянул Михаил. — Красиво отомстил, ничего не скажешь! Самое обидное, что это только моя вина, я неправильно себя повел с ним. Рассердил, спровоцировал…
— Я мало знал Деденёва, увы, — сказал Рыбников. — Но он точно был не из тех, кто любит сжигать рукописи в печке. И он всегда открыто выступал против запретов.
— Выступал? Да он фабер уволок из института! У него, по-моему, никогда своего фабера не было. А едва их начали изымать у частных лиц, Дед выписал себе здоровенный «Х-П», порошка к нему центнер, погрузил в машину, сам сел за руль, чтобы водителя не подставлять, — и увез куда-то. Сказал, пригодится в хозяйстве… И это еще ерунда, видали мы фокусы и покруче… А ноутбук он не выносил из офиса последнюю неделю. Думаете, я поверю, что у такого монстра ноут без дела валялся? Да я прямо вижу, как Дед его развинчивает и по частям рассовывает в цветочные горшки!
Рыбников молча ждал продолжения.
— Нету там, — коротко сказал Михаил. Подумал и добавил: — И в канализации нет.
— Ну и плюньте. Значит, все-таки безопасники его нашли. Но кое-что осталось у людей в головах, и это забрать не могли. Наверняка многое знает Семенов. Очень многое, он ведь не простой техник, ох не простой…
— Ну и поговорите с ним, — бросил Михаил беспечно. И улыбнулся.
— Я что-то не то сказал? — насторожился Рыбников.
— С меня фээсбэшники содрали три шкуры, а с Семенова все семь. И взяли подписку. Он поэтому и не в вашем секторе — чтобы вы не донимали его расспросами. Лично мне он пообещал свернуть челюсть, если буду слишком нажимать. А я в ответ дал слово, что, пока Нанотех мой, Семенов может тут работать. Да, это был такой… Сентиментальный порыв. Но я однажды видел этого бирюка с той стороны, с которой его знал, наверное, только Дед…
Михаил умолк и задумался.
Вертолет в руке Семенова. «Это ведь модель нашего репликатора? — Ну, да». Игрушка для ребенка. Добрый человек Семенов. Угрюмый, но добрый.
— Обидно, — сказал Рыбников, глядя в стол и не замечая того, как директор погрузился в себя. — Я пытался нащупать, в каком направлении шел Деденёв, но без толку. Возможно, с ним действительно случился припадок гениальности. Нам бы хоть малейшую зацепку. Хоть один намек. Иначе эту технологию не восстановить. Будем тыкаться сами, как слепые котята, повторяя все ошибки Деденёва — сколько лет он возился?.. Или делая собственные.
— Это был вертолет. Представляете, вертолет…
— Не представляю. И никто не представляет. Это против всех принципов конструирования медицинских ботов.
— Вертолет… — повторил Михаил.
Вертолет в руке Семенова. Мальчик с острой лейкемией. «Не жилец». Но мальчик выжил. Как его?.. Леша. А отец его, Васильев, сразу после смерти Деда «устал от нанотехнологий». Прямо так мне в глаза заявил, хамло. Нарочно ведь ляпнул, чтобы я от него отстал.
Что мог Дед рассказать своим близким? Лена просто глупая курица, домохозяйка. А Васильев человек непростой, врач со вторым дипломом кибернетика и, когда Дед возился с пятой серией, был причастен к ее первоначальной разработке. Значит, увы, ничего принципиально важного не знал, как и весь институт: последний год Дед трудился втихую, берег сотрудников от неприятностей, если репликаторов запретят… То есть это он так говорил. А мечтал небось о всемирной славе и Нобелевке на блюдечке. Фиг тебе, а не Нобелевка. То-то Дед озверел и все уничтожил. И ноутбук где-то закопал! А я не смог, не сумел его переубедить, не нашел верных слов… Как стыдно. Как жаль. Меня бросают и предают все, кого я любил, на кого хотел опереться.
И тем не менее о чем Дед говорил с Васильевым наедине? Должен он был с кем-то делиться. Что доктор расслышал, что сумел понять? Нам бы действительно хоть малейшую зацепку.
А если ничего не понял? И как растрясти Васильева на инфу? Не пытать же его. Зачем он ушел из Нанотеха? Неужели я был ему до такой степени отвратителен? Или его Дед настроил против меня?
Та-ак, о чем я только что думал? Вертолет. Острая лейкемия. Мальчик не жилец. И вдруг он на похоронах, живехонький. Чудесное исцеление, большая удача израильских врачей. Ну-ну. «Есть шанс, что мы совсем выздоровели». Еще как выздоровели! Прямо жалко, что мои обалдуи в Москве учатся. А то бы пришел домой и спросил — как дела у Леши Васильева?
