Его ранили гораздо серьезнее, чем все думали.
Епископ выразил неудовольствие и заявил, что обо всем случившемся обязательно услышит сам Безупречный.
– Вы, Серифс, – осадил его Дрокер, – привлекли внимание особого ведомства. Не вынуждайте это самое ведомство официально объявлять вам об этом. Мы не подчиняемся никому, даже его святейшеству. Вам понятно?
Возмущенный епископ примолк. «Как несправедливы ко мне судьба, жизнь и вселенная!» – было написано на его лице.
– Превосходно. Давайте обсудим Коннек и расплодившуюся здесь ересь. Епископ, я требую, чтобы вы прямо отвечали на мои вопросы. Не пытайтесь себя обелить, не оправдывайтесь, не скулите. Отвечайте простыми фразами, по существу. В противном случае навлечете на себя гнев особого ведомства. Все ясно?
По всей видимости, Серифсу ничего не было ясно. Он принялся бессвязно и раздраженно молоть какую-то чушь.
Внезапно епископ вскрикнул.
– Похоже, недостаточно внимательно слушал, – усмехнулся Пинкус; Горта буквально распирало – до того ему не нравился епископ.
Хотя, если верить коннектенцам, епископ нравился лишь двоим людям на всем белом свете: смазливому белокурому мальчонке, который его ублажал, и патриарху.
И тем не менее у Серифса были влиятельные друзья-церковники и союзники-дворяне, которых беспокоила мейсальская ересь.
Элс внимательно прислушивался к вопросам волшебника, но Дрокера, похоже, окончательно покинули силы, и он говорил очень тихо. Зато по громким ответам епископа можно было понять, о чем идет разговор.
Допрос с пристрастием показал, что кризис веры в Коннеке произошел по одной-единственной причине – по вине самого пастыря.
Это, конечно же, никого не удивило. Корень всех зол крылся в упорном нежелании Брота признать, что и служителям церкви не чужд грех.
Дрокер замолк, и допрос продолжил один из братьев. Похоже, маг совсем выдохся.
Элс внимательно вглядывался в его лицо. Колдовство Дрокеру теперь давалось с большим трудом – этот калека был буквально нашпигован серебром.
– Что-то не так с этим Донето, – прошептал Пинкус. – Он, что ли, опиум курит?
– Вполне возможно, – согласился Элс. – Такие, как он, плохо переносят боль.
С каждым мгновением собрание становилось все скучнее. Серифс перечислил меры, принятые против сторонников мейсальской ереси. Основные его предложения заключались в следующем: «Давайте всех перебьем и все разграбим». Эти предложения вызвали большое одобрение аудитории.
– Таким образом, – вмешался в разговор Дрокер, – мы обогатим церковь и Братство и обогатимся сами, но этого не хватит надолго. Из Брота мне сообщили, что Арнгенд вышлет нам на подмогу войска. И это, кстати говоря, секретная информация, которая не должна выйти за пределы этой комнаты.
«Да уж, – подумал Элс. – Как теперь удержишь все в тайне? Новости обязательно просочатся в Коннек, ведь кто-нибудь расскажет обо всем по секрету какому-нибудь доверенному другу, а тот… И – пошло-поехало».
Дрокер не похож на дурака. Он хочет, чтобы новости разошлись.
Пинкус толкнул Элса локтем:
– Представление окончено. Проснись!
Элс смущенно крякнул. Они с Гортом стояли ближе всего к двери, так что и выходить им надо было первыми. Пройдя шагов десять по коридору, Элс внезапно остановился, и от неожиданности Горт налетел на него.
– В чем дело?
– Да ни в чем. Просто появилась одна мысль.
– Мысли – это, знаешь ли, опасно. Я бы даже сказал, смертельно опасно, если речь идет о церкви.
– Нет.
Совсем не внезапная мысль заставила его остановиться, а странное видение – смазливый белокурый парнишка, который из-за гобелена наблюдал за идущими по коридору солдатами. Судя по описаниям, это и есть любимчик епископа. Он напомнил Элсу человека из иных мест и иного времени. Но видимо, то было не просто сходство: когда мальчик увидел ша-луг, лицо его исказилось от изумления и ужаса.
Элс покачал головой. Как такое возможно? Мальчику, которого он помнил, сейчас уже должно было стукнуть двадцать.
Элс сидел на заросшем виноградом холме и невидящими глазами смотрел на Антье. Мысли его были заняты тем мальчишкой. Мальчишка все чрезвычайно усложнял.
Внизу, через малые городские ворота, выходящие на берег реки, сновали люди, похожие на муравьев, – то спускались к воде, то возвращались в Антье. Этой дорогой горожане пользовались уже несколько веков, так что ее даже замостили.
В реке купались местные юнцы, выказывая полное пренебрежение к осаждавшим город войскам. Элс едва обратил на них внимание, хотя внутренний голос подсказал ему, что это следовало бы сделать.
Как там звали епископского малолетнего любовника? Нет, имя при Элсе ни разу не упоминали. В том числе и из-за этого парня коннектенцы так презирали Серифса.
Из главных ворот Антье вышло около дюжины человек с белым флагом.
Ша-луг вернулся в лагерь.
Парламентарии добрались до поместья примерно через час. К тому времени там уже гуляли разнообразные слухи. Самые разумные, по достоинству оценив толщину и высоту городских стен, искренне надеялись, что посланцы хотят склониться перед волей церкви, и таким образом всем удастся избежать сражения.
Антье был столицей владений графа Реймона Гарита. Граф нечасто гостил в собственных угодьях: молодого красивого дворянина куда сильнее манили интриги Каурена, и бо́льшую часть времени он проводил при герцогском дворе. Но по случайности Реймон оказался дома, когда началась осада. Теперь именно он шел во главе процессии, безоружный, с непокрытой головой.
Элс, опираясь на свой восточный опыт, решил, что граф намерен сдаться. Позже выяснилось, что юный Гарит был согласен выполнить почти все требования патриарха: покориться воле Брота, запретить мейсальскую ересь и изгнать тех ищущих свет, кто не откажется от лживого учения, а также тех священников, кто поддерживает Непорочного II.
Епископ Серифс, от которого за версту несло вином, перебил графа, не дав ему сказать и нескольких слов:
– Закрой-ка рот, мальчишка, и послушай, что тебе следует сделать. – Серифс вытащил длинный свиток. – Вот этих людей нужно немедленно арестовать и отдать под суд святой церкви.
– Церковь не имеет права судить мирян, – сухо отозвался граф. – Естественное следствие того, что и мирской суд, по настоянию той же самой церкви, не имеет права судить ее служителей.
Его ответ окончательно вывел епископа из себя. Совершенно забыв о приличиях, он принялся неистово браниться и жаловаться на обиды столь ничтожные, что все, кто слышал его речь, испытали глубокое отвращение.
– Какое все это имеет отношение к делам церкви? – перебил его Реймон. – Или к ее правам?
