– О, господи, – атаман не поверил своим глазам. – Это кто еще?
– Похоже, что ящер, – свесившись с башни, присмотрелся Михейко Ослоп. – Башка – как яйцо, хвостище. Не просто плывет – челнок за собой тянет!
– Иди-ко! – Егоров прищурился и погладил шрам. – И вправду – челнок.
– Плывет кто-то. Уж точно не враги – гости.
– И выберут же времечко. Ништо, подождем… Хо!!! Кажись, знакомые старые… Енко!!! Вот так дела!
Приподнявшись в челне, колдун Енко Малныче радостно помахал рукою:
– Эгей, атама-а-ан! Гостей добрых примешь ли?
– Добрых – приму, – улыбнулся в усы Иван. – Только предупреждаю, работы у меня нынче много.
Вечером был устроен пир. Со скелета незадачливого длинношея сняли остатки мяса – парное, вкусное, как у коровы, – кости же хозяйственные, выпущенные из амбара девицы сир-тя потихоньку перетаскивали на посад – для изб, для чумов. Шибко помогал Ноляко – без помощи ящера вряд ли так быстро управились бы.
Полоняницы к подобному были привычны, а казаки дивились:
– Эвон, добер зверище, работяшшой!
– Да, не злой вроде. Ровно конь.
– Конь и есть. Вона и упряжь, а холка-то ровно седлом натерта.
Поставив на стол только что испеченный пирог-«длинношейник», Настя уселась на лавку, к гостям – в остроге Троицком пока что все было по-простому, без церемоний.
– А где Авраамка-то? – атаманская супружница тихонько ткнула локтем кормщика Кольшу Огнева. – Прийти ведь обещалась.
– Обещалась, – согласно кивнул тот. – Может, дите кормит. Да я уж Семку Короеда за нею послал.
Оглядев собравшихся веселым взором, Иван поднял кружицу с брагой:
– Ну, за победу, братцы!
Все дружно выпили, закусили, после чего принялись с жаром обсуждать штурм, причем говорили не попусту, не бахвалясь, а вполне по-деловому.
– Пушчонки малые хорошо б, атамане, повыше поднять. Дальше стрелять будут.
– Не худо бы и мостки для больших ядер устроить, чтоб катались.
– И воду, воду бы в бочонках на заборе поставить – пить.
После третьей кружки перекинулись на колдовство да молитвы. Тут уж Енко не очень-то скромно поведал, как чары чужие порушил.
– Нелегко было, да. Как бы сказал мой старый друг господин Штраубе – доннерветтер! Он, кстати, где?
– В поход дальний ушел. Ищем.
– Так вот, о заклятьях, – подвыпив, продолжал колдун. – Колдун ваш, Афонасий, сильно мне нынче помог, молитвы его мозги вражьи сковали, а тут и я…
– Я на зверюг не молил, – честно признался Афоня. – Так, победы испрашивал, в общем…
– Зверей я от колдовской власти увел. – Енко Малныче посмотрел на дьячка. – А ты, как я понимаю – вызвал ветер?
– Не, – покачал головой юноша. – И о ветре я не молил – говорю ж, о ниспосланье победы!
– Значит, ваш бог сам во всем разобрался… – Колдун задумался и продолжил уже куда тише: – Или кто-то другой.
На крыльце вдруг послышался топот, и в горницу, запыхаясь, вбежал Семка Короед.
– Во! – завидев парня, обрадовался кормщик. – Супружница-то моя – что?
– С другим я делом, – молодой казак взволнованно отмахнулся. – Атамане! В море – паруса! Не наши… чужие!
Глава IV. Весна – лето 1585 г. Архангельск – Карское море – Байдарацкая губа
К земле неведомой
Старый Джон Бишоп, владелец и капитан «Святой Анны», любил, когда к нему обращались – «сэр», хотя никаким «сэром» не был, не имея ни капельки благородных кровей. Даже не джентри, вообще – никто… впрочем, некий морской бродяга по имени Фрэнсис Дрейк – хороший знакомый и конкурент Бишопа – тоже долгое время был никем, а потом вдруг стал рыцарем и «сэром». Волею самой королевы, за все сотворенные им дела. Трепал испанцев, чего уж, как и многие, за что король Филипп требовал лиходеев повесить, королева-девственница время от времени так и поступала, надо же было хоть когда-то соблюдать приличия. Только вешали неудачников, удачливые выходили в «сэры».
Что и говорить, повезло Дрейку, а вот от Джона Бишопа, похоже, отвернулись и все святые, и сам Господь. Не то чтобы капитан «Святой Анны» был слишком уж набожным, как какие-нибудь, не к черту будь помянуты, пуритане, а все ж добрую англиканскую церковь не забывал, и хоть примерным прихожанином не был, тем не менее частенько жертвовал немалую толику добра церкви Святого Иакова в славном городе Плимуте. Жертвовал, жертвовал – а все что-то без толку! Налет на вышедший из Сан-Хосе испанский галион оказался неудачным, кроме серебра и золота, на проклятом корабле оказалось слишком много пушек. Да кто ж знал! Чертов испанец закрасил пушечные порты точно такой же краской, как и весь остальной борт – издалека казалось, плывет себе, не торопясь, мирный торговец. Вот старина Джон и повелся… А они ка-ак жахнули! Едва ноги унес, а «Святую Анну» пришлось потом долго ремонтировать в ближайшем английском порту – менять бизань и бушприт, заделывать пробоины, красить. Слава богу, «Святая Анна» была прекрасным судном, хорошо управляемым, с высокими мачтами – по два прямых паруса на фоке и гроте, и два косых – на бизани, высокой резной кормой и смещенной от бушприта – как у галиона – надстройкою. Для обычного плавания хватало и двадцати матросов, плюс сорок канониров для обслуживания двадцати пушек и еще около полусотни головорезов, нанятых Бишопом все в том же Плимуте, где в это время очень немногие рисковали выходить из дома ночью, особенно на тех улицах, что вели к портовым тавернам.
Там-то, в таверне «Единорог», Джон Бишоп и познакомился с Ченслером, человеком несомненного благородства и храбрости, удачливым капитаном, рассказавшим старому моряку о загадочной и далекой Московии, где можно делать деньги прямо из воздуха или, как сказал новый знакомый – из снега.
Нанявшись вместе со своим кораблем на службу в «Московскую компанию», Бишоп совершил плавания в холодный порт Архангельск с Ченслером, а после его гибели – и сам, один. В отличие о своего так не вовремя погибшего знакомого старина Джон в политику не рвался, на поклон к русскому царю Ивану не ездил, однако делал значительные подарки местному воеводе, а одного из его служащих – дьяка Тимоху – взял на полное содержание, а потому всегда был в курсе всех важных дел, творившихся даже и не в самой ближайшей округе. Хитер оказался «сэр» Бишоп, хоть и выглядел простачком, этаким гулякой-простолюдином. Рыжая бородища, такие же нечесаные патлы, широкое плотницкое лицо, красное, со сбитым набок носом (лет двадцать назад в каком-то кабаке постарались), маленькие, подозрительно смотревшие из-под нависших бровей глазки. Засаленный, но дорогой, синего бархата, камзол весь пропах вином, брабантского кружева воротник давно потерял былую белизну, зато нашитые на кафтан пуговицы сияли золотым блеском, а на поясе висел короткий палаш в узорчатых, обшитых сафьяном ножнах. Кроме ножен капитан всегда имел при себе и кистень, и небольшой узкий кинжал, что вполне мог пригодиться на узких улочках Плимута, да и в Архангельске тоже.
