– Обувку басурманскую мы здесь не продадим! – дядько Федот сурово нахмурился. – Кафтаны – тоже. Если перелицевать токмо… Еще что молвишь?
– У цыганистого серьга золотая в ухе, опять же, колечки…
– Хватит, – причмокнув, оборвал старик. – К тем вон присмотрись. Обозники из самой Москвы… ишь, как серебришко мечут! Их нынче и пощупаем, с англицкими же немцами подождем – кораблишко их, похоже, тут надолго застрял. Да еще неизвестно, как новый государь к ним? Может, так же, как и батюшка его, покойный царь Иоанн Васильевич, земля ему пухом – со всей душою. Ненадобно пока гостей аглицких обижать. Обождем. А вот с обозниками – сладим. Гли-ко, там уж по пятому бочонку пошло!
Аккуратно повесив камзол на спинку грубо сколоченного полукреслица, Фогерти отцепил шпагу, прислонил ее рядом, в углу, чтоб всегда была под рукою, и, сбросив туфли, развалился на ложе. В небольшое, затянутое грязноватой слюдою оконце игриво бил солнечный лучик, отражаясь в золотом, с крупным синим сапфиром, перстне, который лекарь лет пять тому назад, будучи офицером в армии Франциска Алансонского, выиграл в карты у одного священника. Хороший был перстенек, Джеймсу нравился и, кажется, приносил удачу. Вот бы и на этот раз принес, а то что-то задержались нынче в этом забытом богом Архангельске, чертовой студеной дыре. Неужели старику Бишопу нынче изменило чутье? Не-ет, не может быть, старый черт хитер, как тысяча дьяволов, вовсе не зря он прикармливает местного сквалыгу Тимоху. Не иначе как узнал от него что-то важное, и теперь лишь выжидает удобный момент… для чего? А черт его знает! Можно только догадываться – капитан человек скрытный. А не собрался ли он добраться до Индии и Китая Северным морским путем? Есть там вообще этот путь? Ченслер считал, что есть, а он был человек умный, жаль, что глупо погиб. Спасал во время шторма какого-то русского. Вот и сгинул, земля ему пухом, вернее – холодная морская пучина.
В дверь осторожненько проскреблись:
– Могу я войти, сэр?
Все здешние портовые шлюхи – «гулящие», как их называли – с недавних пор пусть кое-как, но все-таки болтали по-английски.
– Заходи, заходи, не заперто, – отбросив галантность – какие, к черту, сантименты с портовой девкой? – отозвался Фогерти. – Вот ложе. Одежку свою можешь повесить на кресло.
– Я на скамью положу.
Вошедшая быстро разделась, сбросив с себя верхнее теплое полукафтанье и длинное платье из серой ткани, называемой на местном языке – пестрядь.
К приятному удивлению англичанина, гулящая оказалась вполне себе симпатичной, фигуристой, может быть, лишь слегка тощеватой. Но это даже и хорошо, что не толстая, тут, в дикой Московии, почему-то в чести жирные толстухи с ляжками, словно свиные окороки. Миленькое белое лицо, слегка тронутое веснушками, большие серо-голубые глаза, рыжие вьющиеся волосы, коротко, до плеч, обрезанные. Видать, бедолага попала-таки в облаву, что время от времени устраивали на падших девок местные церковные иерархи. Впрочем, и простые прихожане, «посадские», вполне могли устроить подобную травлю, неизвестно, правда, из каких побуждений – то ли из зависти, то ли из ненависти, что девки эти живут не как все, а скорее всего, просто желая выслужиться перед властью, в иные душевные порывы Фогерти, циник по природе, не верил и был в этом прав.
– Вы как хотите, сэр, чтобы я вас сама раздела… или разденетесь сами?
Усевшись рядом, нагая проказница обняла лекаря за шею, озорно заглянув в глаза.
– Ну, если так хочешь, раздень…
– Закройте глаза, сэр. Уверяю, вам так будет приятнее.
Джеймс послушно зажмурился. Интересно было – что придумает местная рыженькая гетера?
Ах, вот так… Нд-а-а… Однако! Ох…
Не в силах больше терпеть, англичанин повалил девчонку на ложе и, немного поласкав грудь, навалился, чувствуя, как все происходит слишком уж быстро, быстрее, чем нужно бы… Хотя…
– У нас с тобой еще много времени, верно? – улыбнулся Джеймс.
– О, конечно, сэр… Только нужно будет…
– Я заплачу, не сомневайся. Как мне тебя называть?
– Зовите Анной.
– Анна, я бы хотел заказать сюда вина. Такое возможно?
– Я скажу Феденьке…
Вскочив с ложа, юная гетера как-то бочком протиснулась к креслу и, живо накинув платье, точнее сказать, длинную, до самых пят, рубаху, выглянула в дверь, крича что-то по-русски – видно, звала пресловутого «Феденьку».
Давешний молодец явился на зов с большим кувшином кислой «мальвазеи», как называли здесь итальянское или греческое вино, и двумя на удивление изящными бокалами тонкого темно-голубого стекла.
– Ого! – изумился Фогерти. – Однако.
Выпив, он поцеловал гетеру в уста, запрокинул на ложе, задирая подол и покрывая поцелуями бедра, вот уже обнажил – и поласкал – лоно, пупок, грудь, восхитительно упругую, совсем не такую, как у большинства прочих «гулящих».
– Ах, Анна, все ж таки – до чего же ты хороша!
Девушка, закатив глаза, млела, откровенно наслаждаясь ласками, и Джеймсу вдруг на миг захотелось сделать для этой несчастной что-то хорошее, доброе… Денег побольше дать, что ли? Отвалить целый соверен! Нет, вообще-то соверена много. А, пожалуй, не к лицу кавалерам жадничать! Но это потом, а сейчас…
Сорвав наконец с гулящей рубаху, Фогерти принялся оглаживать юное упругое тело, провел ладонью по животу и бедрам, пощекотал пупок, захватил горячее от возбуждения лоно, затем сильно сжал грудь, накрыв страстным поцелуем нежный, приоткрытый в экстазе ротик, почувствовал, как дева затрепетала под ним, обняла, отдавая себя с неописуемым жаром.
Впрочем, нет, юная архангельская гетера не только отдавала, она и брала свое, желая не только ублажить, но и получить наслаждение елико возможно больше. И тут желания любовников оказались схожи, Джеймсу было приятно ласкать столь прелестную девушку, доставляя чувственную радость не только себе, но и ей. А еще было приятно, что Анна вовсе не скрывала своих чувств – закатывала глаза, стонала, облизывая языком губы, изгибалась, подобно странствующим ярмарочным акробатам, отзываясь на ласки каждой клеточкой, каждым движением своего юного, безумно горячего от нахлынувшей страсти тела.
Ах, как было славно – неописуемо приятно, радостно… И все же Джеймс вдруг почувствовал что-то не то. Эта рыженькая игривая бестия, позволявшая делать с собой практически все и получавшая от того удовольствие, почему-то избегала переворачиваться на живот, показывать спину…
Однако Фогерти все же сделал это, несмотря на сопротивление, обхватил гетеру руками за тонкую талию, перевернул… и отпрянул! Всю спину девчонки, нежную и восхитительно белую, наискось пересекал широкий кровавый рубец.
– А тебя били кнутом, девочка, – тихо промолвил Джеймс. – Хорошим кнутом, и от души. Еще один подобный удар – и перебили бы позвоночник. Не спрашиваю, кто. Нет-нет, не дергайся и не плачь, позволь мне осмотреть… я ж врач все-таки!
