— Все просто, — сказал он авторитетно, — я пойду с тобой.
Я охнул.
— А ты чего?
Он ухмыльнулся:
— А тебя одного отправлять можно?.. Нет. Я тут уже местный, все знаю. Ну, почти местный.
— А вообще-то издалека?
Он посмотрел хитрыми глазами:
— Как и ты. Как и ты!
— Хорошо, — сказал я. — Сегодняшнюю ночь пропустим, она какая-то не такая, что-то с тремя лунами не так, а завтра… хорошо?
— Идет, — согласился он. — Встречаемся здесь же. Без меня ты ту травку, что не травка, не отыщешь, понял?
— Понял, — ответил я.
— Договорились?
Я кивнул, не отрывая взгляда от его посоха. Дерево темное, с виду прочное, как кованое железо, внизу три бронзовых кольца не дают расщепиться от постукивания по каменистой дороге, наверху всего два, медных, выгравировано смиренное пожелание мира и счастья всем людям на свете.
Посохи вообще-то разве что у деревенских пастухов просто посохи, да и то вряд ли, а у всех остальных — орудие защиты как от собак, так и от недобрых людей. У магов еще жезлы, но у Фицроя явно боевой посох, лишь попутно выполняющий ряд более скучных функций.
— Одолжишь? — спросил я.
Он спросил быстро:
— Хочешь, продам? Недорого!.. А если нужно много, организую поставки… Если очень много, то можно устроить изготовление на месте, но до пары десятков проще перевезти… Сколько надо?
— Да мне один, — пояснил я, — не Бриарей же какой-то сторукий…
— Жаль, — сказал он с огорчением, — а то можно хорошо заработать. Что-то ты совсем какой-то скучный, нет в тебе огня!.. Но зачем живой легенде даже один? Ты же духовник…
— Духовный, — уточнил я. — Духовная личность. Высокодуховная. Но малодуховные меня постоянно пробуют на прочность. А с таким посохом дам в лоб, если не ухи, то вопросы точно отпадут!
Он присвистнул:
— Ты что, убить решил? Не посмотрят, что Улучшатель, сразу вздернут. Драться можно, убивать нельзя.
— Ну вот, — сказал я с неудовольствием, — сразу убивать. Я что, похож на убивателя?
Он посмотрел внимательно.
— Вообще-то да.
— Ну спасибо, — ответил я обидчиво.
— Ты чего? — спросил он с интересом. — Другие бы гордились!.. Всякий хочет, чтобы его принимали за грозного и страшного.
— Мне больше попугать, — признался я.
— А пользоваться умеешь?
Я кивнул:
— Не очень, но лучше, чем здешние деревенские увальни.
Он посмотрел на меня из-под приспущенных век оценивающе.
— Я и не сомневался. И не сомневался.
Я натянуто улыбнулся:
— Фицрой! Не знаю, что ты подумал, но я не воин. Я вообще служить не люблю. Ну что вы все про одно и то же! Если здоровый, то сразу в армию? А вдруг я умный?.. Ну почему никто не предположит такое… ну пусть не совсем очевидное?
Он тоже улыбнулся, но широко и открыто, у таких и душа и сердце наружу.
— Парень ты больно крепкий с виду. Хотя какой-то…
— Какой?
— Не тугой, — ответил он наконец. — В чем-то недотягиваешь. Уж прости, но друзья должны говорить правду. Мы же друзья?
— Еще какие! — заверил я.
Он сказал серьезно:
— Мало тебя в каменоломне помордовали. Жирок надо бы вытопить…
— Жирок? — спросил я обидчиво. — Где жирок, где жирок? Тоже мне еще один Виллис Форнсайн!
— Может, и нет, — согласился он, — но какой-то ты слишком благополучный. Будто и не битый вовсе.
— Фицрой!
Он сказал задумчиво:
— Хотя, мне кажется, я знаю почему…
— Ну?
— Больше привык раздавать удары, — пояснил он, — чем получать. Угадал?
Я сказал сердито:
— Посох верну, не беспокойся!..
Он посерьезнел, потянул воздух обеими ноздрями.
— Давай иди, а то снова малахитовый ветерок…
Я еще долго чувствовал его взгляд на затылке. Конечно, угадал, я не боец, шрамов на моей шкуре нет, и насчет благополучности тоже в точку, но посохом размахивать в какой-то мере могу: как-то прошли волна за волной очередные увлечения так называемыми восточными единоборствами, хотя на длинных посохах сражались еще Робин Гуд с монахом Туком, как до них Гильгамеш с Энкиду, еще малость умею нунчаками, времени у нас было больше, чем надо, даже для пьянок, те из моды вышли, а чем-то заменить их помимо кача с ходу не придумали.
Очутившись в укромном месте, я воровато огляделся по сторонам и покрутил посох, достаточно тяжелый, чтобы сильным ударом проломить череп до самой нижней челюсти, а бронзовые кольца не дадут дереву даже поцарапаться.
Получается неплохо, мы разучивали красивые позы больше для фотографий, но вообще-то еще и сражались за призовые места в своих карликовых обществах реконструкторов, что те же косплеисты, но звучит солиднее, потому мы смотрели на этих ряженых свысока.
Воспрянув духом, я соорудил из ремней нечто вроде перевязи и укрепил в ней посох за спиной.
Во дворе встретил Фрийда, он сразу заметил выглядывающий из-за спины посох, широко заулыбался.
— На него опираются, дубина!
— По ровному и так пройду, — ответил я солидно, — а вот когда на гору… У меня слабые ноги.
— Тогда тебя и здесь куры заклюют, — сообщил он. — Со слабыми всегда так. Нас угнетают все! Но когда-то мы свергнем власть угнетателей и установим царство свободы и всеобщего братства!
— Нас, — согласился я, — слабых, везде обижают. Приходится давать сдачи заранее. Ну, ты меня понял.
Он не понял, но голос мой прозвучал с долей угрозы, не так уж отчетливо, но заметно, а слабый я или не слабый, но выше его на полголовы, шире в плечах, и сала на мне меньше, а у него не только на боках.
— Да ладно, — ответил он неуверенно, — носи, как тебе удобнее. Я тоже, как и ты, угнетенный.
— Весь мир насилья мы разрушим, — сказал я значительно, — ну а потом мы наш, мы новый мир построим! Кто был ничем, тот станет всем…
Его глаза вспыхнули неистовым восторгом, словно я сам принц Роммельс, глава мятежного войска, а я повернулся и пошел уверенными шагами — так дворня не ходит, у них и походка дворняжье мелкая и семенящая.
Не знаю, кто завел обычай, чтобы в самую жару сползать в людскую и спать, тоже мне испанскую фиесту устроили, но когда я вошел, половина слуг уже похрапывала, кто-то еще устраивался, энергично взбивая набитую сеном подушку, только у Карнара сна ни в одном глазу, лежит на своем месте, закинув руки за голову, но сразу же повернулся в мою сторону.
