Он с трудом удержал себя от взбешенного крика, только побагровел, а глаза едва не вывалились из орбит.
— Как… ты… туда… добрался?
Я постарался шмыгнуть носом, хотя не шмыгалось, но я сумел, еще и так мощно утер рукавом, словно разбрызгиваю сопли по всей комнате.
Чародей поспешно отшатнулся, но не сводил с меня изумленного взора.
— Да на своих задних, — пояснил я, — хотя на коне как бы шибче, но там зачем-то лесу наросло, если бы его вырубили, я бы еще быстрее… Вы, как великий чародей, могли бы дунуть-плюнуть, чтобы деревья вот так лихо и с маху в траву? И гору перенесли бы поближе… Сюда, во двор? Хотя во дворе, наверное, не совсем поместится… Тогда можно на реку, ее не жалко, дурно только воду носит…
Он все еще с нежностью рассматривал стебель, меня почти не слушал, с хрустом расправлял смятые листочки, что потрескивают и странно звякают.
— Как же это… и вот так просто… почему дуракам везет, а умным приходится…
— А нас Бог любит, — похвастал я. — Мы хоть и дурные, зато замечательные!..
Он спросил вдруг:
— Если сумел, почему только один стебель?
— Я цветы люблю, — сообщил я. — Потому жалею. Только грубые и жестокие люди рвут, лишая их жизни, а потом трупы ставят в вазы посреди стола!.. Хотя, конечно, для вас бы принес и трупы. Сколько скажете! И чьи угодно.
— Что-что? — спросил он рассеянно. — Ты о чем?
— Хотите, — предложил я преданно, — удавлю Симсипа?.. Он вчера вам на ногу горшок уронил!.. А цветок мне рвать жалко, но Симсипа вот удавлю и не хрюкну.
Он поморщился, но на миг задумался, может быть, в самом деле сумел понять, что рвать цветы — убийство. Если цветок нравится, дай ему жить, дорасти до зрелости, до семян, а не убивай в цвете лет, это как человека удавить в юном возрасте.
Я ощутил на себе его внимательный взгляд.
— Что-то в тебе есть, — проговорил он задумчиво. — И так далеко прошел, и в ночь трех лун уцелел…
Я сказал беспечно:
— Три луны? Ах да, это ниче так. Красиво. Я даже рот раскрыл, но ничего туда не попало, точно!.. Хотя мыши всякие там и летают, но они ж не дурные птицы, как и пчелы, все на лету, все на лету…
— Птицы не на лету, — поправил он с педантичностью ученого, — что-нибудь там еще видел?
Я помотал головой:
— He-а, я же культурный, а головой вертеть неприлично. Но под ноги смотреть можно, кто бы подумал! Мне мама всегда говорила: смотри под ноги, а то я всегда спотыкался о порог, и батя всякий раз мастерил его снова… Так вот, под ногами я и того… траву увидел. Что самое смешное…
— Что?
— Она и в темноте синяя, — сказал я. — Все ночью серое, даже зеленые листья серые, а эта вот синяя. Хотя на самом деле вовсе не синяя, но мы же все понимаем, что если синюха, то нужно считать ее синей? Но это исче не усе…
Он ждал, а я медленно и очень хозяйственно, наслаждаясь каждым мгновением, вытащил из кармана колечко с ключами от моего хозблока.
Он впился в них жадным взглядом, я не успел протянуть ему, как выхватил, начал вертеть, щупать, нюхать, даже надкусил, скривился.
— Что за что странная вещь?
— Ключи, — ответил я. — Это же даже я сразу, а вы еще сразее, вы же умный! К каким-то сундукам с золотом, да? Не зря же из магического металла… Я пробовал кусать — чуть зубы не обломал.
Он снова принялся рассматривать оба ключа, попробовал снять с колечка, но не получилось, хотя почти понял принцип, за это время вокруг собрались слуги, начались охи и ахи, а кто рассмотрел, что у колдуна у руках, начал подавать советы.
Наконец он поднял на меня взгляд, полный изумления.
— Ты молодец, — произнес он. — У тебя чутье.
— Есть, — подтвердил я. — Даже ого-го какое! А то и два. У всех по одному, а у меня два!..
Он буркнул:
— И как у тебя получается…
— Стараюсь, — сообщил я. — Очень уж к вам в ученики хотелось попасть. В настоящие.
Он тут же насторожился, посмотрел волком.
— Что? Зачем мне ученики? Ты же в помощниках?
— Да какие там помощники? — спросил я. — Слуги, что к вам туды и не заходять… А я бы мог подать, принести, подержать… Даже в лес могу снова сбегать, лесной народ попугать. Я такой, люблю пугать! Если, конечно, пугаются. А вот когда меня пугают, не одобряю.
Он насупился, сказал нехотя:
— Подойди попозже. Я подумаю.
— Премного благодарен, — сказал я с чувством. — От всего нашего, так сказать, простого и чистого народного сердца! Заранее, так сказать, спасибо!
Он поморщился:
— Я тебя еще не взял.
— Вы должны меня взять, — сказал я с жаром, — я буду таким полезным, таким полезным! У меня нюх.
Он ответил сухо:
— О тебе весь двор говорит, слышал. Но я верю в магию, а не в Улучшателей. Ладно, приходи вечером. Что-нибудь придумаю.
Я оглянулся, недоброе ощущение, когда кто-то пристально смотрит, успел увидеть смазанную тень человека, спешно укрывающегося за углом стены. И раньше это ощущение иногда возникало, но сейчас вижу просто нереально отчетливо глерда Виллиса. Он уже исчез, но вижу не только его злое лицо, но даже как одет и какой у него на поясе нож, хотя откуда он здесь?
Маг повернулся и уже уходил, когда я сказал в спину:
— А я покажу, как снять эти ключи.
Он обернулся быстрее, чем это сделала бы двенадцатилетняя девочка.
— Что?.. Ты уже понял?
— Да, — ответил я скромно. — Как бы уже. Я такой, не понял — не понял, не понял, а потом вдруг как бы вот так и все понял. Даже больше, чем мне надо. У меня так иногда всегда.
Он сказал с нетерпением в голосе:
— Так чего стоишь, дубина? Пойдем! Работать надо.
Я поспешил за ним, Рундельштотт понесся к выходу, как застоявшаяся гончая. На выходе из помещения я бросил быстрый взгляд по сторонам, но везде только слуги.
Но что-то определенно было.
Подошел Илака, один из слуг Рундельштотта, посмотрел с неприязнью, уже старый, хмурый, работающий на чародея много лет без всякой надежды на повышение в статусе.
— Пойдем, — велел он, — покажу, где жить будешь.
— И спать? — уточнил я. — Или только жить?
Не отвечая, он спустился по лестнице там же в башне на пару этажей, там в стене массивная дверь с огромным висячим замком, снял с пояса большой ключ.
— Держи. Это теперь твой.
Замок долго скрипел и не поддавался, я стучал по нему справа и слева, сыпалась ржавчина, наконец щелкнуло, дужка вылетела из петли, а я едва успел убрать ногу, спасая пальцы.
