Одна женщина выбежала вперед и упала на колени чуть ли не под копыта моего коня.
— Хозяин! — вскрикнула она пламенно и в слезах. — Спаси!.. Защити!.. У меня старшую дочь увели на поругание, теперь каждый день трясусь за двух младших!
Их ряды колыхнулись, а те, кто подошел позже, тоже начали опускаться на колени. Десятки лиц с умоляющими глазами обратились ко мне, я в неловкости заерзал в седле, а они все протянули ко мне трепещущие руки.
— Хозяин!
— Защити нас!
— Спаси!
— Мы гибнем!
— Мы для них, как скот!
— Как дичь!
Фицрой взглянул на меня, вскинул руку.
— Тихо, — прокричал он. — Глерд Юджин изволит сказать свое решающее слово.
Их голоса начали затихать, только плач продолжался, но уже не навзрыд, а тихий и безнадежный, когда беда со всех сторон, а надежды на спасение почти нет.
Я выпрямился, даже привстал чуть в стременах. От меня не отрывают взглядов, в лицах столько отчаяния и надежды, что вот наконец–то появился тот, кто защитит и спасет…
А на хрена вы мне все, сказал я себе упрямо, тут свои проблемы бы решить, и вообще на свете нет никого важнее меня, красивого и замечательного, а вы все тут как–то уж выкарабкивайтесь, выживайте, это ваш мир, на хрена мне ваши проблемы…
— Я разберусь, — крикнул я громко, — и решу!.. Виновные будут наказаны по всей строгости… моего ндра- ва!.. Никто не смеет посягать!.. Никому не дано и никому не дам. Так что отныне… вот. Так и скажите всем. Ибо я здесь!
Фицрой крикнул победно:
— Все слышали?.. Теперь вы под защитой!
Я досадливо взмахнул рукой.
— Всем встать!.. Он прав, теперь отвечаю за вас я. В возмещение ущерба возьмите этих коней, обыщите трупы, все найденное ваше… Замок этого мерзавца далеко?
Крестьяне начали переглядываться, вопрос дико трудный, почти все не уходят дальше окраины села, только немногие смельчаки ездят в ближайший лес за бревнами.
Фицрой ответил без запинки.
— Миль шестьдесят. Хочешь напасть прямо сейчас?
— А зачем он мне, — ответил я раздраженно, — нет, нужно передать тамошнему хозяину весточку.
— Какую?
Я повернулся к крестьянам.
— Вот этому, что уцелел, отрубить обе руки. Остальным — головы. Все четыре сложить в корзину или мешок и привязать этому на спину так, чтобы не мог сам освободиться. И в таком виде пусть вернется к своему господину. К этому Джеймсу Велли!
Крестьяне молчали, устрашенные жестокостью, только Фицрой сказал осторожно:
— Не слишком ли…
— Что?
— Зверино, — сказал он, — как–то так не делают…
— Потому и творится такое, — отрезал я. — Если им просто погрозить пальчиком и отпустить, завтра все повторится. Да еще как повторится!.. А вот так… задумаются. Со зверьми, ты прав, нужно по–звериному. Как демократ, я поступаю гуманно с прицелом на будущее.
Он покачал головой.
— Может быть, — проговорил он, — ты и прав. Но ты волк, а не человек… Или ты химера?
Не отвечая, я повернулся всем корпусом к крестьянам.
— Слышали мой приказ? Выполнять!.. От этого зависит безопасность вашего села.
Издали я видел, что Фицрой распорядился перетянуть руки у локтей связанного пленника ремнями, это чтоб не истек кровью, а потом местный кузнец двумя ударами топора отрубил кисти рук.
Я промолчал, вообще–то предполагал, что отрубить руки — это отрубить по самые плечи, но Фицрой смягчил, но зато когда уже подняли ошалелого и почти падающего в обморок пленника и нацепили ему мешок с ужасным подарком, он велел срезать посланнику уши, это выглядит еще страшнее, чем обрубки рук.
Мы проследили, чтобы он вышел на дорогу и потащился в сторону земель бесчинствующего соседа на той стороне границы, это до замка шестьдесят верст, а людей встретит в ближайшем селе на той стороне, так что ему помогут добраться до адресата и передать мою весточку.
На обратном пути Фицрой посматривал на меня несколько странно.
— Что? — спросил я сердито.
— Из жестоких королевств ты прибыл, — ответил он уважительно. — То–то у тебя все получается… Там слабые просто гибнут, верно?
— Еще в прошлые века погибли, — подтвердил я, — и тысячелетия. Все время шел отбор самых–самых… И вот я, человек огня и металла, готов на все и дальше больше. Видимо, природе зачем–то нужны такие, раз выковывает и отбирает подобных. А кто слабее, те гибнут, не оставляя потомства… Остались одни демократы, это вообще звери под личиной овечек.
Фицрой взял влево, дорога осталась позади, а мы напрямик выехали к селу Сверчки, где нам сообщили, что к ним тоже иногда наведываются люди из Уламрии, иногда грабят, иногда похищают молодых женщин.
Последний раз были вчера. Увели часть скота, избили троих пастухов, надругались над двумя женщинами, собиравшими в лесу грибы и ягоды.
Я выслушал, стиснув челюсти, гнев начинает распирать, словно я вытащенная на берег глубоководная рыба.
Это же теперь мои люди, я обязан их защищать, а за это они платят налоги, снабжают замок зерном, мукой, птицей, рыбой, мясом…
— Придется послать той сволочи еще одно послание, — процедил я. — Не обрадуется, гад…
Фицрой сказал встревоженно:
— Не рано задираешься? Тебе нужно освоиться.
— Мы уже здесь, — напомнил я, — и увидели это. Услышали жалобы. Ты прав, лучше бы попозже, но сейчас вон смотрят как. Верят!.. Господин должен их защитить. Это его долг! Мой, куда денешься…
— Что ты хочешь передать?
— На этот раз всего лишь записку, — ответил я. — Как можно короче. Так будет звучать значимее и страшнее.
Он переспросил:
— Записку? Вряд ли записка его устрашит.
— Смотря что там написано, — сказал я.
Он посмотрел косо.
— Да уж представляю, — проворчал он. — Признайся, что тебя задело так уж… особенно? Что увели скот или что поимели двух баб?
— Скот, — прорычал я, — это кража, а изнасиловали женщин — оскорбление!
Он кивнул.
— Я так и подумал. Никто не имеет права на всех этих женщин кроме тебя, верно?.. Правильный подход. Только дорогой. Может стоить даже головы. Хорошо бы только чужих…
— Там посмотрим, — огрызнулся я. — Я человек очень осторожный и расчетливый, рисковать не люблю. Но иногда нельзя откладывать. Нужно сразу, иначе…
Он вздохнул.
— Раньше я думал, что это я сумасшедший. Эй там!.. А подать его глердству письменные принадлежности!.. Ладно–ладно, напишешь, когда вернемся в замок.
