– Ага, только за эту пару месяцев мы помрем с голоду. Я спустил последние гульдены на твое лечение, а у нас еще и Кайо на шее висит. Вдобавок ты не даешь продать свою клячу. А между прочим, за нее можно получить не менее пяти крейцеров
[1]
!
– Ты издеваешься?! – вспыхнул Росперт. – Рейтар – и без лошади?! Если вы, босоногие ландскнехты, можете себе позволить разряжаться как петухи и бегать по земле, то мы…
– То вы носите траур, как общипанные вороны, и не спускаетесь со своих кобыл на твердую землю, – отрезал его собеседник. – Да где ж этого мальчишку носит?! Кайо!
Росперт ухмыльнулся:
– Он изображает, что не подслушивает разговор. Кайо! Киндеритто, где ты?!
Оглушительно заскрипела дверь, и в комнату боком, с трудом удерживая поднос с едой, вошел мальчишка лет десяти на вид.
– И ничего я не подслушиваю! – обиженно буркнул он, опуская свою ношу на стул. – Меня учили, что подслушивать нехорошо.
Росперт ухмыльнулся во весь рот:
– Вот видишь, какой честный оруженосец нам попался! Он никогда не подслушивает под дверью, верно, киндеритто?
– Верно! – горделиво вскинул голову мальчишка.
Разноглазый ухмыльнулся и подвинул стул с принесенной снедью приятелю, а сам лишь отломил небольшой кусок от краюхи с хлебом:
– Просто поражаюсь… Кстати, Росперт, я все никак не пойму. Что за «киндеритто»? Что это вообще такое? – Задумываться, откуда мальчишка взял еду при полном отсутствии денег, ландскнехт не собирался.
Его приятель приосанился – точнее, попытался это сделать, потому что из-за бинтов ему даже шевелиться удавалось с трудом:
– Так я же происхожу с юга Дертонга, а это обычное слово…
– Росперт, ты идиот! – с набитым ртом прочавкал разноглазый. – От того, что ты добавишь к нашему фрисскому слову «киндер» уменьшительную частицу «-итто», оно не станет от этого дертонжским! И…
– Мойя йесть нэ поним-мать, о чем ви говорит! – заносчиво сообщили ему в ответ. – Ми ест дертонжец. Ми ест коренной жит-тэль сосэдний королефстф и фэээрноподданный Ее Фэличестф!
– Угу, – согласно кивнул разноглазый. – Поэтому ты наемничаешь здесь, во Фриссии, и поэтому у тебя типично дертонжская фамилия Барнхельм. Дертонжистей некуда.
– Одуванчик, завянь, – ласково посоветовал ему приятель.
И сказал он это совершенно зря…
– Я сто раз просил не портить моего имени! – взорвался Мадельгер. – Да, мое имя имеет южнофрисские корни, но это ничего не значит! Оно не переводится! Оно не изменяется! И тебе никто не давал права называть меня Одуванчиком, Лопухом, Аиром или Горечавкой!
Кайо, привыкший к тому, что разноглазого очень трудно вывести из себя, замер, пораженно глядя на мужчину. Он совершенно не ожидал подобной вспышки гнева.
А Росперт словно и не удивился. Смерил приятеля долгим взглядом и вздохнул:
– Обожаю, когда ты перечисляешь все варианты своих прозвищ… Может, все-таки ну ее, эту Ругею, а?..
…«Ну ее» – не удалось, денег у приятелей так и не появилось, и уже на следующий день Мадельгер отправился в путь. У ландскнехта – наемного пехотинца – судьба одна: жизнь от войны до войны, от боя до боя… Ну или от найма до найма.
Последний договор истек с неделю назад, и Мадельгер с Роспертом, поучаствовав в нескольких боях, неплохо заработали. Но тут, в самой последней стычке, буквально за день до истечения годового контракта Росперта ранили… И все деньги ушли на лекаря.
Знакомцы из одной с Мадельгером компании говорили, что это бред. Ну не может ландскнехт дружить с шварцрейтаром. Нет ничего общего у пехотинца с конником, но… Судьба как-то познакомила их на поле боя, судьба руками одного спасла жизнь другому, и судьба, конечно, удивительным образом в одно время раз за разом прекращала контракты у обоих и заставляла наниматься к одному и тому же хозяину. Ну как тут не подружиться?
Как говорилось ранее, бросить приятеля на произвол судьбы Мадельгер не мог, деньги ушли на лекаря. Росперт должен был поправиться через пару месяцев, но жить-то на что-то надо было, и разноглазый не придумал ничего лучше, как оставить раненого на попечение Кайо, а самому проехать в Ругею, наняться на месяц-полтора на службу – солдаты всегда нужны – и подзаработать. А как Росперт выздоровеет, можно будет уже вместе искать новые контракты.
Ну и кто ж знал, что в этой проклятой Бирикене, до сих пор памятуя о нанимавшихся к ведьме бандах, так не любят ландскнехтов? Причем, похоже, здесь это было поставлено на поток – в тюрьме никто даже не потрудился узнать имя пленника.
* * *
После разговора с пленником Адельмар развил бурную деятельность. Как раз была пятница, жалобный день, а потому можно было наконец со спокойной совестью заняться проблемами, вопросами, обращениями… И не думать, что где-то там находится Селинт… Не чувствовать, как каждый раз при воспоминании о ней сердце заходится новой болью…
И не размышлять, в конце концов, о том, как придется оправдываться перед Храмом, когда иерарх узнает, что правитель горной Ругеи запер и насильно удерживает бродячего монаха. И уж тем более не задумываться о том, как придется, в случае, если с Селинт все разрешится благополучно, обьяснять монаху наличие водяной пентаграммы. И заодно мага, ее создавшего.
– …А потом она украла у меня корову!
– А она потравила мне весь урожай! Ведьма!
Если первую половину жалобы Адельмар благополучно пропустил мимо ушей, а потому сказать, с чего начался спор с коровой, не смог бы даже под угрозой личного общения с Тем, Кто Всегда Рядом, то тут ему пришлось вернуться с небес на землю и повнимательней прислушаться к жалобщицам.
– Сама ведьма! Ваша милость, да посмотрите ж на нее! Она в сороку обращается и молоко у коз ворует!
– А ты гвозди на сковороде жарила!
– А ты…
– Молчать! – рявкнул Адельмар, выпрямляясь в неудобном кресле.
Слушание жалоб проходило в специальной приемной. Здесь все было таким же, как при отце: деревянные панели на стенах, инкрустированные золотом, стол, покрытый зеленым сукном… и жалобщики, как и десять лет назад заполняющие залу – как это было в Бруне – каждую пятницу и внимательно слушающие, чем же закончится каждый суд.
Обычай жалобного дня уходил корнями в далекую древность. Так уж повелось в горном лорд-манорстве Ругее, что каждую пятницу любой человек мог прийти и поделиться своей печалью с правителем, попросить о помощи. Традиция прерывалась лишь во время правления ведьмы – пусть она погибла почти пять лет назад, но имя ее до сих пор было в Ругее под запретом. Ведьма да и ведьма. Все знают, о ком речь.
Мелкие жалобы и проблемы можно было спихнуть подчиненным, более крупными надо было заниматься самому, да только не было до недавнего времени в Ругее крупных проблем. До недавнего времени. А точнее – до сегодняшнего дня.
