– Вот так! – процедил Кутепов. – Это вам не по Монмартру гулять!
Монмартр полковник вспомнил не просто так. Захваченный вчера немецкий «язык» показал: против 388-го полка фронт держит 15-я пехотная дивизия вермахта, переброшенная из Франции. Оторвавшись от стереотрубы, Кутепов выскочил из блиндажа и устремился к лесу. Следом поспешал комбат-2 и другие командиры. Прибежали они как раз вовремя. «БТ», невредимый, подкатил к опушке, вломился в подлесок и, пронизав его, замер у толстой сосны. Мотор заглох. Со звоном откинулись квадратные люки на башне. Из правого выбрался коренастый танкист в кожаном шлеме, огляделся и спрыгнул на траву. Заметив в стороне группу командиров, направился к ней. Не дойдя пяти шагов, ударил строевым и вскинул ладонь к шлему.
– Товарищ полковник, особая группа НКГБ в составе десяти человек вышла из немецкого тыла. Убитых нет. – Он оглянулся на прицеп. – Но есть раненые – посекло осколками. Лейтенант госбезопасности Волков.
– Мотоцикл – ваш? Где он? – спросил Кутепов.
– Подбили – еще на подходе к немецким окопам. Но люди живы, мы их подобрали.
– Сукин ты сын! – буркнул Кутепов и, внезапно для всех, шагнул к лейтенанту и обнял его. Тот растерянно заморгал глазами.
– Где учился воевать? – спросил полковник, отступив.
– У немцев, – усмехнулся Волков.
– Крепко учили? – сощурился Кутепов.
– Не жалели, – подтвердил лейтенант.
– Ну и ты их в балке… Не жалел.
– Не смог удержаться. Нам прикрытие для прорыва следовало создать. Чтоб у немцев заботы появились, – продолжил доклад Волков. – Да и фашисты обнаглели: охранение в тылу не выставили. Как им спустить?
Кутепов засмеялся. Командиры за его спиной поддержали.
– Твоя группа по тылам немцев шороху наводила? – вспомнил полковник. – Мне сказки рассказывали, что у нас там отряд чекистов на танке разгуливает, языков пачками берет и тыловиков немецких на траки мотает.
– Так точно!
– Совсем молодец! Все думали, что вам каюк.
– Немцы тоже так думали.
Полковник кивнул, похлопывая танкиста и радостно щурясь.
– Идем. Послушаем о подвигах ваших. – Он обернулся к командирам. – Людей лейтенанта накормить, раненым оказать помощь. Живо!
* * *
Олег
С полковником просидели долго. Въедливый, дотошный попался. Все не хотел отпускать, расспрашивал, даже еду принесли в блиндаж. Пока хлебал из котелка, он только ложкой картошку по супу гонял и смотрел на меня украдкой, прищурившись. Оценивал. Что-то явно задумал, но еще не принял решения. Скажет, но позже. Когда убедится, что с нами дело покатит. По повадке, организации в полку и дисциплине видно: толковый мужик. Всем бы таких командиров на этой войне – горя не знали бы. Во все времена люди считали, что офицер – это звание, должность, деньги, красивая форма с орденами и пенсия в сорок пять лет. То, что к этому прилагается обязанность в любой момент умереть за Родину, как-то забывают. Ладно бы гражданские так думали, но кое-кто в погонах тоже уверен: все, что от них требуется, так это скользить по паркету. Какое время ни возьми, везде эта сволочь. Нынешняя война не исключение. А тут повезло – не бздун штабной попался.
Полковник сводил меня к линии обороны, мы там присмотрелись к местности, кое-что уточнили. Вид перед нашими окопами впечатлял. Сколько хватало взгляда, на поле стояли горелые немецкие танки; даже на беглый взгляд их было более тридцати. Столько, да еще в одном месте я не встречал.
– Гаубицы, – пояснил полковник. – Главным образом. У нас тогда были снаряды. Когда немцы придвинулись ближе, заработали «сорокапятки». Несколько танков все же прорвалось, этих сожгли за окопами – бутылками с зажигательной смесью.
Все продумал и людей подготовил. Голова! Что тут добавить? Уважаю таких!
Мы вернулись на поляну, здесь меня нашел Коля.
– Товарищ лейтенант! – сказал, когда полковник удалился. – Там Люба… Я хотел сказать, товарищ сержант… – Он смутился. – Вас просит.
Молча двинулся за ним. Самолет утром не прилетел, докладную не забрал. Так что пришлось волочь прицеп, который здорово трясло на колдобинах. Но тут уже было не до комфорта. Впрочем, после первого, неудачного нападения на аэродром прицеп очень даже пригодился.
Посеревшая от кровопотерь, Люба всю дорогу просидела в кузове, баюкая ладонью левой руки запястье правой. Немцы лупили минами от души, но пронесло. Здесь руку ей заново перевязали, поменяли бинты на кисти; словом, о случившемся я на время забыл. Коля напомнил.
Люба полулежала, прислонившись спиной к стволу сосны. Лицо у нее было бледным, черты лица заострились. Увидев меня, попробовала встать, но я удержал. Я присел, Коля потопал к танку.
– Товарищ лейтенант! – сказала она придушенно. – Меня отправляют в тыл. Как стемнеет.
Эх, Люба, Люба! Расстроена? Зря. Отдохнешь от стрельбы и крови.
– Посадят в самолет и увезут за линию фронта, если место будет. Я… – Она глубоко вздохнула, глаза подернулись слезой.
– Тихо, тише, товарищ сержант. – Я постарался голос смягчить, но вышло только хуже: она едва не заревела. – Это разумно. Здесь война, а на фронте нужны здоровые…
– У меня же легкая рана! – Глаза как у кошки, сверкают и искрами сыплют. – Осколки вытащили. Неделя-другая…
– Нет у нас этой недели, – попытался ее утихомирить. – Немцы к Смоленску дошли. Теперь прикинь: где Могилев, а где Смоленск? Красная Армия отступает. Мы в кольце, и помощь не придет. Понятно? Лети! Отдохнешь, подлечишься.
– А вы?
– Выберемся. От Бреста топаем и, как видишь, к Могилеву добрались. Мы как колобок – от любого уйдем.
Улыбаюсь фальшиво. Только бы не сообразила. До Москвы нам наверняка не добраться, как и до Смоленска. Это наш последний рубеж. Только Любе знать это необязательно.
– Товарищ лейтенант! – Она всхлипнула. – Я… Я не хочу без вас! Пожалуйста!..
И – мокрым лицом мне в грудь. Внутри екнуло, дернулось, запершило в горле. Обнял тростиночку.
– Ну что ты, зайка? Ты ж – большая девочка…
– Зайку бросила хозяйка, – шел шепот сквозь сдавленные рыдания, – под дождем остался зайка. Со скамейки слезть не смог, весь до ниточки промок.
Эти стихи я читал дочке. Уже сочинили? Откуда она их знает? У нее ведь нет детей.
– Люба, – сказал я, чувствуя себя подлецом, бросающим малого ребенка. – Я тебе обещаю. Я тебя обязательно найду. Что бы ни случилось!
– Правда?
Оторвалась от моей груди и заглядывает в глаза – снизу вверх. И такая в них надежда хлещет, что не по себе как-то. Зачем сказал?
– Клянусь! Как только выберемся…
– Ты… Вы…
