– Как ты? – спросила меня мама, кривясь от боли.
Как я? Ну и вопрос! Я захохотал.
– Не плачь, – сказала мама, – мы всё пережили и это переживем.
Я разве плачу?
– Каролин… – прошептала мама.
И сама заплакала.
– С чего эта дрянь к нам прискакала? – произнес кто-то за моей спиной. – Расскажу – не поверят.
Меня словно подбросило.
А и правда! Все присутствующие как будто забыли о главном, да и сам я чуть не забыл!
– Куда ты, Петушок? – отчаянно вскрикнула мама.
Я несся к краю площадки, к лазу, пробитому тахоргом. И опять никаких искр из-под ног. Что-то было с аномалией не так, неужели и впрямь подпортилась? Я сунулся под выдранную сетку, дотянулся рукой до валявшегося контейнера с ароматами тахорговой подружки и схватил трофей.
– Колпачок тоже захвати, – дернул меня кто-то за ногу.
Опять Эйнштейн. Вот человек! Вездесущий, как таракан.
– Захватил.
Он втянул меня обратно.
– Берегись «жгучего пуха», это дерьмо почему-то летает за тахоргами, как намагниченное.
– Напугали хорька цыпленком.
Цилиндр высотой в три дюйма был чем-то похож на большую винтажную зажигалку. Теплый, сволочь. Головка в верхней части курилась, оттуда шел вялый дымок.
– Чувствуешь зов? – спросил Эйнштейн. – Не тянет вскочить на ближайшую леди?
Пошутил главный. Нашел время. Я так взглянул на него, что он лицом вытянулся и сказал поспешно:
– Извини, брат… Я хотел, чтоб ты понял: контейнер активировали дистанционно. Момент, когда в воздух была выброшена ударная порция субстрата, выбрали очень точно.
– А чего тут не понять? Все то же самое, что и с подмененным контроллером.
Эйнштейн вынул вещицу у меня из руки, взял колпачок и закрыл им «зажигалку». Громко щелкнуло.
– Больше не пахнет. – Он протянул мне контейнер обратно. – Бери, пользуйся.
– В каком смысле?
– Твой хабар, имеешь право, – объявил он на полном серьезе. – Первый твой хабар… Кстати, Питер, если не ошибаюсь, ты и в Зоне впервые? Как, чувствуешь что-нибудь?
Глава 5
Из «Детского сада» выгнали всех посторонних, и я, какой сюрприз, попал в их число.
Вышел наружу. Стою на ступеньках, сопли жую. Достаю сигариллу…
Перед Институтом – площадка с парой сомнительных скамеек по краям и с квадратным газоном в центре. По периметру газона когда-то были высажены кусты жимолости, а траву иногда постригают, чтоб совсем уж не позориться. Бордюр весь в выбоинах, крошится помаленьку, никто его не поправляет. Весь этот зеленый квадрат усыпан скомканными сигаретными пачками, смятыми банками, бутылками, фантиками и прочим мусором. Ученые тоже люди, и простое человеческое свинство им не чуждо.
Электровэны «Скорой помощи» толпятся по бокам от входа. Армейский джип, перевалив через бордюр, заехал прямо на газон. За площадкой видна улица, уходит влево и вправо, – там, возле автобусной остановки, громоздится военный фургон, в котором скучают бойцы национальной гвардии. На автостоянке скопилось необычно много машин со всевозможными эмблемами. И нигде никакой суеты, никакой беготни: спокойно вокруг Института, скучно. Людей мало. Не подумаешь, что произошло ЧП с несколькими смертями.
Вся суета внутри. Во всяком случае, медперсонал находится там, как гражданский, так и в погонах, их приехало довольно много. Почему впустили гражданских? Ну, так ведь Институт до сих пор имеет международный статус, сколько над этой формальностью ни смейся, и сторонних сотрудников в штате хватает. Понабежали также чины из полиции плюс субъекты очень характерного вида из контрразведки. Надеюсь, эти компании пауков – полиция, военные, контрразведка – жрут сейчас друг друга, стараясь прибрать дело к своим рукам.
Ни трупов, ни раненых пока не выносили. Мне остается только ждать…
Сэндвича я замечаю сразу, он сидит, как и договаривались, на автобусной остановке – спиной к Институту. Ладно, пусть еще посидит, решаю я, не растает под жарким летним солнцем. Потому что, не успеваю я спуститься по ступенькам, ко мне подскакивает дружище Крюк.
– Не пускают! – захлебывается он словами. – Видите ли, не моя смена! Ну да, не моя сегодня, но всегда ж пускали!
– Покури, – даю я ему раскуренную сигариллу.
Он машинально берет. Затягивается.
– Что там стряслось, Пэн? Никто ничего не говорит. Сказали, на «игровуху» напали. Это что, прикол? Или опять дебилы из «Нового Ирода»?
– Подожди, сейчас все расскажу, – обещаю ему, беру за рукав рубашки и отвожу в сторону. – Ты принес мне письмо?
– А, да, – вытаскивает он конверт, – само собой. Попробуй не принеси. Бабушка у тебя – тот еще сержант…
Я быстро убираю почту с глаз долой. Бабулину роспись на клапане конверта проверю потом и записку прочитаю потом, без свидетелей.
– Ну? – Он едва не подпрыгивает о возбуждения. Похоже, что-то чувствует, бедолага. Язык у меня во рту становится вдруг свинцовым, неподъемным. Как ему сказать?
– Там был тахорг, а не «ироды», – сообщаю Крюку, глядя вбок. В глаза ему – не могу. – Набросился на сетку, когда сразу две группы застряли на площадке.
– Почему застряли? – жадно спрашивает он, словно понимает, что это важно.
– Потому что какие-то твари застопорили ворота. Помнишь, вчера сожгли подстанцию и обесточили филиал Института? Для того чтобы вырубить у нас охранную систему. За пару минут, пока все видеокамеры были мертвыми, их человек подменил контроллер…
– Это все я знаю! Ну, ну, дальше! – торопит он меня. – С площадки всех вытащили?
Молчу. Нечего мне сказать.
Из корпуса выходит мисс Уоррен, выполняющая в «Детском саду» функцию учителя начальных классов. Та самая, из-за которой мутанты-аномалы по ошибке, непосредственно перед Зоной, облили водой Каролин. С проходом в Зону здесь строго, ни на секунду не опоздаешь, но не идти же было Каролин мокрой? Вот моя мама, недолго думая, и отдала подруге свою безрукавку, и та надела вязанку прямо на белье. И шарфик отдала, чтоб настроение ей поднять. А я этого не заметил, не смотрел я на женщин, мысли были заняты совсем другим, столько всего навалилось… Стоп, одернул я себя. Мисс Уоррен – противная дура, которая ни разу не была замужем, хоть уже и в возрасте, для которой существует только два мнения, ее и неправильное, и которая имеет твердую позицию буквально по любому поводу. Это все – да. Но она не виновата в том, что случилось с Каролин…
– Ваклав! – останавливается дама возле нас. – Мальчик мой, прими мои соболезнования. Ты поплачь, не держи горе в себе.
Крюка звали Вацлавом, а не Ваклавом, но какая теперь разница, если главное произнесено.
